11
За этот год Игорешка не только вытянулся, но и повзрослел. На чистый детский лоб легла печать озабоченности и раздумий, сосредоточенно, требовательно взирали на мир честные мальчишечьи глаза. Сердце Норы дрогнуло: уж не из-за нас ли переживает?
Он встретил ее вполне по-деловому:
— Мамочка, в нашем распоряжении четыре часа — целая вечность. Сначала мы погуляем по парку, и я расскажу о своей жизни здесь, потом, за коктейлем, ты расскажешь о себе, а вечером, если не возражаешь, я сыграю для тебя.
Она прижала к груди его вихрастую голову.
За коктейлем, помешивая соломинкой мороженое, он спросил, в упор глядя на нее горячими глазами Руно:
— Что с отцом?
— Все по-прежнему, мой мальчик. Пока его не отпускает космос.
Игорешка мучительно покраснел.
— Мамочка, ты забываешь — мне уже двенадцать. Я хотел выяснить… узнать… какие у вас планы… на дальнейшее… — И вдруг выпалил главное, наболевшее: — Ты больше не любишь его?
Да, Игорю Гаю двенадцать лет. И тут не отделаешься ни к чему не обязывающими словами. Не покривишь душой. Но и правду не скажешь. Хотя, наверное, он имеет право знать всю правду. Да только… выдержит ли его лобик такой груз?
— В жизни все сложнее, чем ты думаешь, сынок. Я по-прежнему люблю его. Но…
А в самом деле, что «но»? Разве это мыслимое сочетание: «люблю — но»? Почему какое-то «но» может помешать любви? И в чем оно, в конце концов, состоит? Попробуй-ка объяснить это ребенку. Или хотя бы себе — под его честным взглядом.
…Когда-то, давным-давно, они немножко повздорили, ко уже через пять минут Руно обнял ее:
— Золотая ты моя! С тобой не соскучишься!
Помнится, она обиделась тогда на эти слова. А ведь была в них своя правда. Она ссорилась с Руно, терзалась, осуждала, плакала, сердилась, теряла его и вновь обретала, но соскучиться с ним было невозможно. Ни в печали, ни в радости.
С того самого дня, когда он признался там, в институтском парке, что тоже любил ее все эти четыре года… когда она поверила в свое невероятное, немыслимое, прямо-таки сказочное счастье… когда Руно на глазах ошарашенных студентов на руках унес ее из института — невесомую, потерявшую голову от восторга… с того самого дня жизнь ее была праздником. Это и понятно, если два человека созданы друг для друга. Конечно, были трещинки, были раздоры, на то она и жизнь. Он ревновал ее к земле, она его — к небу. Он не мог жить без космоса, она — без него. Ради нее он оторвал от себя космос, а вместе с космосом и частицу души — и она бросила научную работу, вспорхнула и полетела за ним в Якутию. Да, разное бывало. Разное, из чего и состоит счастье. Но жизнь ее с Руно всегда оставалась прямой. Без него все запуталось.
Защита диссертации, не доставившая радости, оказалась только средством — не целью. Чего-то ждет Жюль, которого она, сама того не желая, обнадежила. Где-то носится со своей непримиримостью Церр — и всюду ссылается на нее, как на высшего судью в деле Руно. А главное — она запуталась в себе.
Начать с того, что человек, виновный в смерти другого человека, недостоин любви. Да так ли это? Да и виновен ли? Суд сказал: невиновен. Почему же она вправе иметь особое мнение?
Церр говорит: цель общества — благополучие.
Руно говорит: расцвет личности.
Но ведь и Жюль, которому она еще вчера готова была сказать «да», — тоже за расцвет личности. И если Руно все-таки в чем-то сдерживал себя, то Жюль — пример полной, стопроцентной реализации всех заложенных в человеке возможностей. И Жюль рисковал, еще как… правда, только собою, не другими. Но если бы у него была жена, получилось бы, что и другими тоже. Так в чем же разница? Почему Жюль стал в ее глазах чуть ли не эталоном, а Руно?.. Нет! Она ничего не скажет Жюлю. Он любит ее преданно и безответно, он всем хорош, не хватает в его характере лишь одного — «перца», как говорили в старину. С ним соскучишься. А женщина ищет в любви страстей. Тихой гавани, но и страстей одновременно, такое уж она нелогичное существо, женщина. Да и того проще: она не любит Жюля. И едва ли полюбит. Кто выдержит сравнение с Руно?
Как они жили в Якутии! Какой полной, яркой, праздничной жизнью! Ради недели такой жизни она и сейчас не моргнувши готова отдать все пять лет последующего прозябания. Но в этом благоденствии уже созревала драма: Церр, Анита, рыбки, яхты, шашлыки — и Руно с его космическим размахом.
Да, она не может забыть этот маленький красный гроб, эти черные головни на песке. Но при чем тут она? И почему, если даже Руно виноват… если на минуту допустить, что он виноват… почему расплачиваться своим счастьем должна она?..