- Нажми на кнопку сбоку.
Недоумённый взгляд.
- Это такая выпирающая штуковина.
Щелчок, коробочка зашипела, затрещала. Девочка испугалась, выронила её, но затем захлопала в ладоши.
- Она живая! Живая!
- Это радио. Смотри.
Хозяйка дома вытянула откуда-то из коробочки длинную железную трубку.
- А теперь покрути круглую кнопку пониже.
Девочка сделала, как было сказано - радио в ответ зашипело сильнее.
- Ему не нравится, когда я так делаю.
- Не переживай, всё ему нравится, ты только не торопись, а то проскочишь волну.
Она не стала спрашивать: 'При чём тут вода?' - и продолжила крутить. Девочка не сразу заметила, что шум изменился: будто что-то пыталось выплыть из мутной толщи болота, пока ещё невидимое, но на прежде ровной глади уже появились пузыри и рябь. Это был человеческий голос. Он то и дело уходил на глубину, один раз совсем сорвался и пропал, но всё-таки девочке удалось его выловить. Шума больше не было, только чистый и сильный женский голос поднимался высоко-высоко, в небо.
Когда песня закончилась, девочка обнаружила, что осталась в комнате одна, и вскрикнула от испуга. Через стенку донёсся голос:
- Я здесь! Ты слушай-слушай, я пока чай приготовлю.
Оттуда и правда доносился шум воды и звон посуды. Прижимая к груди радио, девочка решила посмотреть, что в другой комнате. Встав с кровати, она начала приплясывать в такт новой песне и заметила, что стены присоединились к танцу. Они покрылись зыбью, расплылись и завертелись. Мелодия то растягивалась, то убыстрялась, управляя хороводом вокруг. Стены вращались быстрее и быстрее, стоять больше не было сил, и девочка легла прямо на пол, радио выскользнуло из вспотевших ладоней. Звон разбитой посуды и короткий крик остановили на мгновение пляску комнаты.
- Нельзя прикасаться...
Но сопротивляться у Хранительницы уже не было сил, она едва не проваливалась в забытье. Девушка дотронулась до лба ладонью в варежке, жар ощущался даже сквозь шерсть.
- Да ты же вся горишь! - И убежала на кухню.
- Но мне же холодно... - донеслось ей в спину.
'Придётся потерпеть, сейчас будет ещё холоднее', - подумала девушка, держа первую попавшуюся тряпку под ледяной струёй воды. Она вбежала в комнату, склонилась над больной и от удивления выронила компресс: за какие-то секунды лихорадочный румянец сменился болезненной белизной.
Хранительница открыла глаза; её взгляд, поплутав по стенам и потолку, с трудом нашёл лицо девушки.
- Наверное, мне пора домой...
Прыжок - девушка у кровати, рывком распотрошила постель, вырвав из её недр одеяло. В одеяло она принялась пеленать девочку, а когда та заупрямилась, заняла её руки приёмником. Девушка только сейчас заметила, что сделала компресс из шапки. Времени собираться и лазить по шкафам не было, она накинула себе на плечи куртку, схватила свёрток и выбежала из дома с непокрытой головой.
Незапертая дверь, тихо простонав, закрылась.
Хранительница согрелась, и болезненное забытьё уступило место простой дрёме. Дыхание над ухом, тихий скрип сугробов, мягкое покачивание на руках. Нахлынуло ощущение, будто так уже было, тень воспоминания о чём-то очень важном, родном, но оно стёрлось и потерялось. Вспомнить уже не хватило сил - девочка заснула. Пришла она в себя в Лесу, когда от опушки до Яблони осталось где-то с полпути. Розовые закатные лучи стекали по берёзам и соснам на снег, тёплая лень захватила тело и мысли, а на руках девочка была как в колыбели. Никуда не надо спешить, ни о чём не надо заботиться. Да и чувствовала себя уже заметно лучше. Только почему-то лес другой. Или нет. Вот же заячий холм! А если свернуть по тропинке, то дойдёшь до норы Надоеды. Просто деревья вокруг другие, низкие какие-то. Юные. Но вдруг розовый закат растворился в сумерках и тьма разлилась вокруг. А девочка осталась одна.
Она проснулась в ужасе, крича и брыкаясь, так что девушка от неожиданности выронила ношу. Выпутавшись из одеяла Хранительница наконец заметила, что солнце хоть и склонилось над горизонтом, но ещё не спряталось, и она не одна.
- Кошмар? Всё нормально?
- Угу, - ответила девочка, подбирая одеяло с приёмником.
- Пойдём?
- Я сама, тебе лучше вернуться.
Девушка попыталась настоять на том, чтобы проводить Хранительницу, но та была непреклонна. Было видно, что настроение ребёнка безвозвратно испорчено. Зато удалось её убедить оставить одеяло.
- Заверни в него радио, чтобы не промокло. Я ночью уезжаю, но вернусь через неделю, привезу тебе клеёнку и батарейки.
- Клеёнку и батарейки?
- Клеёнка защитит от влаги получше одеяла, а батарейки - это что-то навроде еды для радио. Ты же не хочешь, чтобы радио голодало?
Девочка замотала головой, хотя так и не смогла чётко представить ни клеёнку, ни батарейки.
- Ты правда придёшь ещё раз?
Кивок в ответ.
- Тогда я буду звать тебя Гостьей, хорошо?
Гостья улыбнулась и убрала девочке пряди со лба.
***
На каждое равноденствие Хранительнице шили новые торжественные одеяния: зимой белые, летом золотые. Портнихи, три сморщенные карлицы - сестры Надоеде - знали своё дело от кроя до последнего стежка, но не могли нарушить традицию и шить без Хозяйки Леса. Хранительница стояла, подняв руки, посреди комнаты в луче яркого серебряного света, который лился из слюдяного оконца в потолке. По стенам стояли цветочные кадки, мягкий мох устилал пол - всё служило только уюту и умиротворению. Девочка напряжённо пыхтела. Она опаздывала: в девять вечера начиналась её любимая радиопередача. Люди в приёмнике заканчивали суетные разговоры о надуманных проблемах и принимались за рассказы в лицах. Ведущие говорили, что те истории выдумка, но для девочки они были самыми что ни на есть взаправдашними. Или правильнее так: всё людское - и новости, и рассказы - были одинаково ненастоящими, но вторые говорили о самом важном и интересном, причём безо всякой шелухи 'новостей', в обратном не смогли бы переубедить девочку все ведущие на свете.