В этот момент он не отказался бы поменяться местами с кем-нибудь из узников стекла. Вика, почуяв неладное, посмотрела на него — как строительным пистолетом к стене пригвоздила.
И он рассказал всё. Вытаскивая слова, очень старался не смотреть в глаза. И не напрасно. Недолго, но горели они ненавистью адской. Так изничтожать взглядом умеет только женщина — мужчину.
— Иначе бы нас… — он запнулся, глядя на левую руку Вики.
Она отвернулась, так ничего и не сказав. Странно, но Роберт ожидал чего угодно, только не такой реакции — испепеляющей, как сверхновая, вспышки гнева, после которой взгляд заволок туман; и ни слёз, ни даже простой злости.
Через какое-то время Вика глянула на него и произнесла сухо и холодно:
— Пойдём.
Темнеющий коридор петлял, пот нещадно выедал беззащитные глаза. Вика теперь шла немного впереди — уверенно, не боясь. Так, словно смирилась. С чем?.. С увечьем? С тем, что рано или поздно глянет в глаза насильнику, от которого её ничто уже не будет отделять? Ведь Роберт — не боец. Удача не гладит одну и ту же голову дважды.
В конце концов они опять остановились. Колени выворачивало от безостановочной ходьбы. Беглецы вымотались настолько, что сил не оставалось ни на что, даже на хоть сколько-нибудь громкое возмущение.
— Тупик, — констатировала Вика и как ни в чём не бывало опустилась на пол у стены.
Роберт ничего не понимал. Они не могли пропустить развилку, исключено! Он отметил их в памяти все до единой! Как же так?!
Это был последний коридор…
Захотелось орать и скоблить ногтями стены. Бить в вездесущий изумруд кулаками, наплевав на боль. Но сил не было. Вместо этого Роберт тоже опустился на пол и тихо, бесслёзно зарыдал. Чёрный провал внутри множил отчаяние — Ординатор бы сейчас выручил, помог! Но бестелесный канул.
Закрывшись руками, Роберт провалился внутрь себя, и всё тонул, тонул в трясине вскармливаемой им же безнадёги: как быть? что делать? почему так? Пока не услышал колкое, как осколок хрусталя:
— Эй, ты чего?.. Русские же не сдаются.
Как встряхнул кто. Он замер, не в силах ни сказать, ни подумать ничего.
«Русские не сдаются». Кто это ему говорил? Девушка, над которой дважды надругался тот, с кем он заключил соглашение? Чью руку отрезали чёртовы белотелые? Девушка, которая даже не русская!
Он рассмеялся: коротко, надрывно. С силой потёр большими ладонями широкое скуластое лицо. И улыбнулся.
— Неа, не сдаются.
Спали урывками, болезненно-беспокойно. Роберту снилось, что у него нет рук, что он никак не может помешать аборигену, издевающемуся над Викой. Он то и дело подскакивал, озираясь. Но когда ложился, сон повторялся.
Утром их разбудил голод. В течение дня он обычно притуплялся, зато каждый раз сполна отрывался спозаранку. Желудок сводило так, что не думалось ни о чём. Они просто лежали двумя эмбрионами-переростками и почти не шевелились.
Роберт в очередной раз тупо пялился на культю Вики. Почему не стали отнимать часть руки ему? Ведь почти уже сделали это… Почти… Он глянул на яйцо в ладони. Перекинул в другую руку и присмотрелся к коже, насколько позволяло освещение. Ничего. Ни трещинки. И цвет вполне обычный.
А ведь у аборигена рука отнялась всего за полчаса. Кожа пошла трещинами, высохла, посерела. Точно отмерла. Даже пальцы не шевелились — он разжимал их с помощью второй руки. А ему, Роберту, хоть бы что. Возможно, это как-то связано с решением троицы пощадить его… Ведь они что-то там колдовали с его кровью, которая в конце концов стала фиолетовой…
Тут стены «ели ложечкой», как и везде в Изумрудном городе. Крепко сжимая голубое яйцо, Роберт поднялся и пошёл было к выходу, но засомневался и вернулся. Вика спала. В таком освещении веснушки на бледной коже вокруг вздёрнутого носика виделись почти бурыми.
Странно, но участок стены прямо за ней отличался, был немного светлее. Роберт присмотрелся. Это залитый стеклом ход! Он глянул на яйцо.
Якут пристально осмотрел и прощупал странный участок вдоль и поперёк. Контур «заплавленного» хода неплохо просматривался, и было удивительно даже — как это раньше он его не заметил?
Роберт «прожёг» изумруд на стыке двух пластов — его толщина тут оказалась каких-то семь-восемь сантиметров. Он старался держаться на вытянутую руку, чтобы не вдыхать продукты возгонки. Ведь зелёное стекло именно возгонялось, преобразовывалось в тот самый мятно-нашатырный газ, а не плавилось. Потому нигде и не было даже малейших следов выработки.