Давно пора бы привыкнуть мерить свою нынешнюю жизнь новыми мерками. Отойти от прежних. Но как невыносимо трудно отрывать от себя впитанные с детства мерки и условности, привычки и взгляды. Просто как присохшие к ранам бинты — и больно, и неохота, и всё равно надо.
— Прошу госпожу послушать меня. — Свалил охапку веток и действительно накинул сверху куртку. Ночь пронизывал прохладный ветерок, но мне с моими привычками он был даже приятен. Я мог запросто продержаться до утра и без куртки, тем более что спать-то мне не предстояло. Зря, что ли, гонял за девчонкой с таким упорством, не для того же, чтоб заснуть и дать ей бежать. — Я — не уроженец Империи. Я чужак. У меня на родине, что логично, другие традиции. И если я оскорбил госпожу своей манерой говорить, то прошу прощения. Я сделал это по незнанию.
— Думаешь, поверю?
— Уверен, что госпожа не очень-то хочет верить. Однако я клянусь, что мне было сказано — дочерей лорда Ачейи предполагается повыдавать замуж.
— И ты совсем не боишься моей мести?
— Мести? Я нахожусь под покровительством госпожи Солор, уж она, надеюсь, как-нибудь защитит меня от мести леди Шехмин. А?
— Я слышала, у госпожи Солор дела идут не так хорошо, как раньше?
Мне оставалось только поджать губы — пленница наступила на больную мозоль. Но не признаваться же, в самом деле, что я и сам засомневался в собственном будущем. Не её это дело.
— Пусть её светлость перестала быть главой Генерального штаба, но она остаётся родовитой аристократкой. Куда более родовитой, чем Ачейи. Я прав?
— Пожалуй, — вздохнула девушка, укладываясь на охапку веток и куртку. — Но ты меня не убедил.
— Разве это является моей целью? Да мне по большому счёту наплевать, верит ли мне совершенно посторонняя женщина, или нет. Отдыхай.
— Я всё тебе припомню.
Её угрозы оставили меня совершенно равнодушным. Чтоб не отключиться и заодно не замёрзнуть, я принялся расхаживать взад-вперёд. Иногда ноги запинались о корни дерева или ветку — сказывалась усталость, — но по-настоящему на этом этапе изнеможения я уже не ощущал. Была лишь леность, слабость тела и сознания, невозможность задуматься о чём-нибудь, поэтому приходилось просто ходить из стороны в сторону и пялиться в темноту. Заснувшая Шехмин теперь казалась мне совсем девочкой, слабой, трогательной, беззащитной. Жалость, встрепенувшаяся во мне, пробудила к жизни и чисто физические переживания. Заболели ноги, голова стала казаться тяжёлой.
Но ничего. Это всё вполне выносимые тяготы.
Я дождался, когда меж стволов потёк едва ощущаемый белёсый свет, и разбудил спутницу. Она дрожала в ознобе, с трудом поднялась на ноги, уже не заботясь о том, чтоб хранить лицо и осанку. Я укутал её в свою куртку, хотя и сам бы не отказался утеплиться. Ну ничего, на ходу согреюсь. Лес, окружавший нас, в предрассветном мареве казался чужим, неживым, угрожающим. Но он был беззвучен, а в нашем положении это было важнее всего остального. Настоящую угрозу сейчас представляли только разгулявшиеся банды мародёров — с регулярной армией в этом месте и в это время встретиться невозможно.
До ущелья мы добрались, когда солнце уже поднялось высоко и даже начало припекать. Почувствовав впереди чьё-то присутствие, я сделал пленнице знак, чтоб вела себя тихо, но девушка никак не отреагировала на мои жесты. Вырваться и убежать она тоже больше не пыталась. Поверила? Или физическое изнеможение отняло жажду борьбы за свою жизнь? Второе куда вероятнее. Усталость подобна смертному сну, который подкрадывается к замерзающему. Она лишает воли.
— Эй! — окликнул я бывшую гладиаторшу, свою подчинённую, едва только узнал её со спины. — Долго искали.
— Трудно было найти, командир, — в пару прыжков она оказалась рядом и сразу потянулась к Шехмин. — Прошу госпожу дать мне руки… Не сразу можно было сообразить, куда именно командир свернул. Сперва решили, что пошёл вдоль предгорья, а не к посёлку спустился, ведь это небезопасно.
— Знаю. Но что было делать? Как госпожа Шехмин?
— Сейчас посмотрю, — бывшая гладиаторша сбросила на землю плащ, помогла девушке улечься и занялась ею.
Подошёл ещё один боец из моей малочисленной группы, но даже не подумал нагнуться, помочь женщинам, поддержать обессилевшую пленницу хотя бы за плечи. Я понял, что дело тут не в его чёрствости. Прикоснуться хоть пальцем к аристократке, пусть даже из лучших побуждений — возможность нажить себе крупные неприятности. Разумеется, если бы не было иного выбора, он оказал бы помощь, подержал и даже понёс девушку на руках. Но пока без этого можно было обойтись… Благо в поисковой группе оказалась женщина-боец, как кстати!..
Настолько кстати, что я засомневался, случайность ли это. Наверное, девиц равномерно рассеяли по отряду, занявшему жилые помещения замка, в том числе и на подобный случай. Догнать и сбить с ног даму из общества? Обыскать её, не спрятала ли яд или кинжал? Привести в себя, если потеряла сознание, расстегнуть платье, перевязать рану в любом месте на теле, да просто заехать по лицу, чтоб вывести из состояния истерики — всё это вполне допустимо и прилично, если совершается женщиной.
Бывшая гладиаторша и пленница вполне добродушно и без напряжения перекинулись несколькими фразами. Моя подчинённая поднесла Шехмин флягу, потом что-то из солдатского пайка, и через пару минут подняла её на ноги. Она же помогла пленнице сперва спуститься на дно ущелья, а потом вскарабкаться по обрыву. Там, где не нужно было прикасаться к девушке, а только тянуть её на верёвке вверх, мои солдаты охотно помогали. От них большее, собственно, и не требовалось.
После чего юную аристократку, апатичную и вялую, усадили на спину пластуна вместе с девицей-бойцом. Не приходилось сомневаться, что в случае необходимости бывшая гладиаторша пресечёт попытку побега и отлично проследит за своей подопечной. Теперь и я получил возможность закинуть в рот что-нибудь из солдатского пайка — в желудке давно уже отгремело три или четыре кошачьих концерта. Ноги подгибались. До седла я добрался, опираясь на руку своего солдата. Неловко — но с внезапно нахлынувшей слабостью приходилось считаться.
К счастью, руки эта слабость не сковала, поводья я разобрал без посторонней помощи. И для верности пристроил своего пластуна бок в бок с тем, что вёз девушек. Но ехать в одиночестве на этот раз не решился, потому что, устроившись на спине пресмыкающегося, осознал вдруг, что способен отключиться в любую минуту. А на ящере это чревато тем же, чем и дрёма за рулём автомобиля.
Пару раз засыпал так глубоко, что мой спутник был вынужден ловить меня, опасно накренившегося на бок, и будить, встряхнув как следует за плечо. Я мог лишь посочувствовать этой дополнительной обязанности, лёгшей на его плечи. Сейчас, к концу путешествия, мне уже почти не удавалось держать себя в руках. Сколько раз уже в моей жизни было такое, и теперь понятие «приключение», «рейд» или «внештатная ситуация» в моём сознании железно были связаны с долгим бодрствованием на грани помешательства.
Отсутствие сна пугало, вызывало тошноту, омерзительное головокружение, а кроме того, апатию. И единственное, что её оживляло — готовность тела любой ценой добрать свою порцию отдыха. Ну хоть как-нибудь. Интерес к миру пропадал во мне без остатка, если после долгого воздержания от сна я не успокаивал организм хотя бы парой часиков дрёмы в любой неудобной позе. И пока тушка не получит то, что ей требовалось, на всё остальное ей было наплевать.
Так что о финале операции по захвату Ачейского замка и её результатах я подумал лишь в тот момент, когда пластуны уже вступили в ворота крепости. Встрепенулся, огляделся; на нас никто не прыгал с оружием, никто не орал: «Стоять, оружие на землю!», а значит, цитадель в руках императорских войск. Уже хорошо. О, вон Аканш. Сейчас всё станет ясно, и я смогу наконец отдохнуть с полным ощущением своего права на это…