- Я не стану плескаться в ванне с птицами, - сказал Лесли. - А вдруг мы увидим, как она перережет себе горло, если не задернут шторы. Мне все равно, что будет, лишь бы что-нибудь интересное.
Она повернула за угол, на проспект, где вздыхали подстриженные деревья и сияли уютные окна.
- Обойдусь без облезлых перьев в корыте, - сказал Лесли.
Гермиона спешила к тринадцатому номеру на набережной.
- И правда, можно разглядеть берег, - сказал Лесли, - особенно в перископ.
Мы ждали на противоположном тротуаре под пузырящимся фонарем, пока Гермиона открывала дверь, потом на цыпочках пошли по дорожке, посыпанной гравием, и очутились за домом, напротив окна без штор.
Мать Гермионы, кругленькая, кроткая, похожая на сову женщина в переднике встряхивала над газовой плитой сковороду с жареной картошкой.
- Я проголодался, - сказал я.
- Тише!
Мы прильнули к краю окна, как только Гермиона вошла в кухню. Она оказалась немолодой, выглядела лет на тридцать, у нее были светло-каштановые короткие волосы и большие серьезные глаза. Она носила роговые очки и была одета в скромный твидовый костюм и белую блузку с нарядным бантом. Она как будто старалась походить на секретаршу из мелодрам, и ей стоило только снять очки, сделать прическу и разодеться в пух и прах, чтобы превратиться в неотразимую даму, от которой у ее босса Уорнера Бакстера захватило бы дух, и он бы тут же посватался и женился на ней; но без очков Гермиона вряд ли отличила бы Уорнера Бакстера от какого-нибудь монтера.
Мы стояли так близко к окну, что слышали шипенье картошки.
- У тебя был удачный день в конторе, милая? Что за погода, - сказала мать Гермионы, терзая сковороду.
- А как ее зовут, Лес?
- Хетти.
Все в этой теплой кухне, от банки с чаем и стоявших на полу старинных часов с маятником до полосатого кота, который урчал, как закипающий чайник, было в меру славным и унылым.
- Мистер Траскотт вел себя ужасно, - сказала Гермиона, надевая тапочки.
- Где ее кимоно? - спросил Лесли.
- Прекрасный чай, выпей чашечку, - сказала Хетти.
- Все прекрасно в этой старой дыре, - сказал Лесли ворчливо. - Где же семеро сестриц-скворушек?
Дождь полил сильнее. Он захлестывал почерневший задний двор и маленькую, уютную конурку дома, и нас, и съежившийся, притихший город, где в гавани "Мальборо" подводное пианино бренчало мелодию "Дэйзи", и бесшабашные, крашеные хной женщины взвизгивали, отхлебнув портвейна.
Хетти и Гермиона ужинали. Двое затопленных ребят смотрели на них с завистью.
- Плесни соевый соус в картошку, - прошептал Лесли; и ей-богу, она так и сделала.
- Неужели нигде ничего не случается, - сказал я, - в целом мире? По-моему, в Последних новостях все врут. Никто никого не убивает. Больше нет нигде ни греха, ни любви, ни смерти, ни свадебных платьев, ни разводов, ни норковых шуб, и никто никому не подсыпает мышьяк в какао...
- Могли бы включить для нас музыку, - сказал Лесли, - и потанцевать. Не каждый вечер на них глядят двое парней под дождем. Совсем не каждый вечер!
По всему истекающему водой городу маленькие растерянные люди, которым некуда идти и нечего тратить, назойливо топтались под отсыревшими окнами, покорные дождю, но ничего не случалось.
- Я схвачу воспаление легких, - сказал Лесли.
Кот мурлыкал, подпевая гудевшему камину, качался маятник в часах, с каждым взмахом унося все дальше наши жизни. Закончился ужин, а Хетти и Гермиона долго сидели, не проронив ни слова, в безмятежности и согласии, в своей маленькой светлой коробочке, потом посмотрели друг на друга и медленно улыбнулись.
Теперь они тихо стояли посреди опрятной мурлыкающей кухни, глядя друг на друга.
- Сейчас что-то будет, - прошептал я как можно тише.
- Начинается, - сказал Лесли.
Мы больше не замечали прокисшего, остервенелого дождя.
Улыбки застыли на лицах двух притихших, умолкнувших женщин.
- Начинается.
И мы услышали, как Хетти сказала тонким таинственным голосом: "Принеси альбом, милая".
Гермиона открыла шкаф, достала большой альбом для фотографий в твердом цветном переплете и положила его на стол. Потом они с Хетти сели рядом, и Гермиона открыла альбом.
- Это дядюшка Элиот, который умер в Портколе, у него был удар, сказала Хетти.
Они ласково смотрели на дядюшку Элиота, но нам его не было видно.
- Это Марта-вязальщица, ее ты не помнишь, милая, вокруг нее вечно были клубки шерсти; она просила похоронить ее в джемпере, в лиловом, но ее муж не позволил. Он приехал тогда из Индии. А это твой дядюшка Морган, - говорила Хетти, - он из тех Морганов, что жили в Кидвелли, помнишь его, когда был снег?
Гермиона перевернула страницу.
- А это Майфэнви, она вдруг стала какой-то странной, помнишь. Как раз, когда кормила малышку. Это твой кузен Джим, он служил священником, пока все не открылось. А это наша Берил, - сказала Хетти.
Но все это время она говорила, как будто повторяла урок: любимый урок, который она знала наизусть.
Мы поняли, что они с Гермионой чего-то ждали.
Потом Гермиона открыла следующую страницу. И тут мы поняли по их затаенным улыбкам, что этого-то они и ждали.
- Моя сестра Катинька, - сказала Хетти.
- Тетушка Катинька, - сказала Гермиона. Они склонились над фотографией.
- Помнишь тот день в Аберистуите, Катинька? - ласково сказала Хетти. Тот день, когда мы поехали на пикник с хором.
- На мне было новое белое платье, - раздался новый голос.
Лесли сжал мою руку.
- И соломенная шляпка с птицами, - говорил чистый новый голос.
Губы Гермионы и Хетти не двигались.
- Я всегда любила птиц на шляпках. Только перья, конечно. Было третье августа, и мне исполнилось двадцать три.
- Двадцать три должно быть в октябре, Катинька, - сказала Хетти.
- Верно, милая, - говорил голос. - Мой знак Скорпион. И мы встретили Дугласа Пью на прогулке, и он сказал: Ты сегодня как королева, Катинька, сказал он. Ты сегодня как королева, Катинька, сказал он. Зачем эти двое заглядывают в окно?
Мы помчались по усыпанной гравием дорожке за угол дома, на проспект и дальше, до арки Святого Августа. Дождь обрушивался, пытаясь затопить город. Мы остановились отдышаться. Мы не говорили ни слова и не смотрели друг на друга. Потом побрели дальше сквозь дождь. На углу улицы Виктории мы снова остановились.