— Яруню больше заботит верч Медведа с Ерисланой, о прочем он и не помышляет. — Строго сказала Глерда. — А ты помни главное — слишком многое совпало. Кто-то накормил саможорихой ту бабу, Парафену, потом умерла Морислана, а в твоем узоре засияла искра. Мы полагаем, что во всем замешан тот, с кем Морислана когда-то схлестнулась во дворце. Наше дело его поймать, а уж потом мы доложим королю обо всем.
— Ну, допустим. — Ещё строже, чем Глерда, заявила я. — А про Парафену ничего не хочешь рассказать, госпожа Глерда? Что такое знала бедная баба? И когда начала служить у Морисланы? У жильцовских женок прислужниц нет, их тут в черном теле держат. А у Ирдрааров все прислужницы — норвинки. Выходит.
— Выходит, — подхватила Глерда, — что Парафена стала прислуживать Морислане, когда та ушла из дворца. После смерти королевича и господина Добуты.
— И что же такое она могла знать? — Упрямо спросила я.
— Не знаю. — Резко ответила Глерда. — И на этом покончим наш разговор, госпожа Триша. Скажу только одну вещь — опасайся цорсельцев, что ходят у королевишны в учителях. Дело в том, что у цорсельских магов волшебство как раз в том и состоит, что они накладывают узоры заклинаний на разные стихии — воду, пламя, ветер, материю. К материи цорсельцы относят соль, землю, камень и железо. А у нашего Ведьмастерия, в отличие от них, узоры чистые, без всяких накладок. Так вот, та ворожея, Аксея, могла истаять, только если в слитой ею воде отразилась цорсельская магия. Для их узоров, даже разбитых на части и отраженных нашими щитами, вода и соль — это как дрова в костре. В них они отражаются, соединяются, набирают силу. Поэтому говорю тебе — бойся учителей.
— Я и боюсь. — Проворчала я.
— А мне сказали, будто ты супротивничаешь. — Заявила Глерда. — То голос повысишь на дана Рейсора, то заговоришь с ним без всякого почтения.
— Кто, я? Да я ему в пояс кланяюсь! Рот открываю, только если спросит.
— И мне дерзишь. — Укорила Глерда. — Ещё раз говорю — поберегись, госпожа Триша. Магия на тебе цорсельская, и учителя тоже оттуда. Неспроста все это.
— А что ж тогда к самой королевишне этих паскудников пускают?
— И язык у тебя грязный. — Тут же осудила меня Глерда. — Ты ваши деревенские словечки, госпожа Триша, у себя в голове держи, но на людях не вываливай. А насчет учителей знай — будь на то воля Ведьмастерия, они не то что королевишну, порога кремлевского не увидели бы. Но у короля-батюшки своя воля, и решения, что он принимает, не нам обсуждать. Доброй ночи, госпожа Триша, потому как на дворе уже почти ночь. Ступай к себе и помни — при цорсельцах не болтай, молчи, опускай глаза.
Ну прямо вторая Арания на мою голову.
В горницу я возвращалась притихшая. И Ершу, попавшегося на лестнице, заметила не сразу. Он сам придержал меня за локоть, коротко кивнул — вроде как поклонился. Спросил тут же, не тратя времени на здоровканье, да не мягким голосом, а резким, хоть и приглушенным:
— Откуда так поздно?
— В баню ходила. — Отбрехалась я. — А что до прочего — так и тебе подобру, господин Ерша.
Курносый жилец снова ухватил за руку, коротко буркнул:
— Поговорить надо. Дело и слово королевское, так что не кричи.
И потащил меня вверх по лестнице. Остановился только на четвертом поверхе, толкнул дверь посередке — ту, что вела в покои Теменя. Шагнул за порог, не отпуская моей руки.
У самого входа, в первой горнице, горели две свечи. Обе почти без натеков, видать, зажгли их недавно. Но дальше покои стояли темные, пустые, страшные. Ерша утащил меня во вторую горницу, остановился у окна, развернул лицом к себе. Сказал сумрачно:
— Подобру, коль не шутишь. И поздорову, с бани-то идучи. А что волосы не мокрые?
— Ты мне муж, что ли? — Осерчала я. — Кругом шла, вот их и обсушило ветерком.
И быстро спросила, пока он молчал:
— А что случилось с госпожой Любавой? Что-то она исчезла.
Он наморщил лоб.
— Хорошо, что ты сама об этом спросила. Вот о Любаве и поговорим, для начала. Королевишне на тебя наболтала именно она. Но зачем? Может, ты знаешь?
— Да откуда? — Отперлась я. — Саму Любаву о том и спрашивайте.
Ерша придвинулся ещё ближе, навис надо мной. У меня аж ноги подгибаться начали — наверно, от смятенья, что в пустой горнице с чужим мужиком одна стою. Узнает кто, позору не оберешься.
— Я бы спросил, да только умерла наша госпожа Любава. В одночасье, в королевской горнице, едва туда вошла королевская травница с саможорихой. За сердце ухватилась и упала на пол. Ты ведь травница, может, знаешь, как убить человека за миг до допроса?
Я приоткрыла рот от неожиданности. Значит, не уехала госпожа Любава. И не заболела.