— Да не говори, — сердито сказала я. — Больно надо. Подобру тебе, добрый молодец, бывай-прощевай.
Ерша хмыкнул:
— Я тебе разве позволил уйти? Так что стой на месте, душа-девица. Нет в тебе девичьей кротости, госпожа Триша. Вот ни на бельчу нет. А ведь кротость девку только украшает. Лицо у тебя, конечно, страшное. Но я родом с границы, изувеченных там видел много. И пострашней, чем у тебя, бывают увечья. Я к тебе с добром, а ты дерзишь, огрызаешься. Нехорошо.
Ах, чтоб его. Я зубы сжала, спросила медовым голосом:
— Так ты с Атаньского или с Новинского верчества? Они, говорят, на границах лежат.
— Я из-под Рубели. Это на северной границе.
— А что там, тоже воюют? — Медовость у меня разом улетучилась. Права была когда-то бабка Мирона — нет во мне ничего господского, не умею я долго сладким голосом разговаривать.
Ерша хмыкнул.
— Там дорога на Урьи горы проходит. А по той дороге не только самоцветы с гор и шелка из Урсаима обходом везут, но и шушера всякая гуляет. У нас ведьм мало, приходится самим обходиться. Да и то сказать — нам ещё ничего, мы с людьми деремся, а не с абульхарисами, как в Новинском или Атаньском краю.
Я прищурила глаз. Внизу, в кремлевских садах, уже зажглись фонари. Отблески долетали даже сюда — и в их свете видно было, что стоит Ерша вольно, одну руку забросил на пояс, большой палец завел за кожаный ремень. Значит, никуда не торопиться, и меня пока отпускать не намерен. Ох и раскричится Арания, если приду совсем поздно.
Однако ж мужикам много перечить нельзя — это мне бабка Мирона всегда говорила. Не ровен час, опять начнет пытать про то, куда завтра пойдет Арания.
Так что я вздохнула и спросила:
— А сюда ты как попал, добрый молодец? К королю в услужение?
Ерша ответил неспешно:
— Из Рубели послали с письмами для нашего верча, для Ушаты.
Ну и обоз по дороге охранять приставили, что шел с самоцветами для казны. А уже в самом Чистограде я на глаза королю попался. Глянулся я ему, вот Ушата меня и освободил от службы.
Он остановился, стрельнул взглядом в окно. Потом ухмыльнулся, озорно спросил:
— А про батюшку и матушку моих ничего спросить не желаешь?
— Скучно тебе, видать, во дворце-то, — медовым голосом посочувствовала я, — раз ты всяким прохожим девкам про батюшку с матушкой рассказать предлагаешь.
Он второй раз ухмыльнулся.
— Всяким — нет. А той, с которой на Свадьбосев сам король приказал пойти, как не рассказать?
— Так то ж подневольное.
Он вдруг надвинулся, дыхнул жарко в лицо:
— А хоть и подневольное. Чудная ты, говоришь дерзко. да мне ласковых ждать не приходится. Ласковые да кроткие в теремах сидят, на меня сверху вниз глядят — мол, жилец простой, ни бельчи за душой. Поцелуй с губ сорвать позволишь, а, девица?
— Таким, как ты, с медведями только целоваться. — Сердито сказала я. — Вот как уеду, заезжай к нам в Шатрок — у меня за огородом медведище живет, чужаков гоняет. Вот с ним и нацелуешься. Вдоволь.
Ерша коротко засмеялся.
— Первый раз у меня такое — у девицы поцелуй прошу, а она меня к медведю отсылает.
— А ты больше по чужим покоям поцелуи выспрашивай. — Бросила я. — Тебя не только к медведю, тебя и к абульхарисам пошлют за поцелуями.
Ерша снова бросил взгляд в окно. И то ли построжал лицом, то ли поскучнел. Сказал серьезно:
— Давай-ка провожу до двери, гляну, чтоб никто не увидел. Бывай, госпожа Триша, скоро опять свидимся.
Я махнула поклон. Жилец довел меня до самого выхода, сам приоткрыл дверку. Г лянул наружу, прислушался — и кивнул, чтоб выходила. Я побежала по лестнице.
А Ерша зачем-то остался в покоях королевича.
Арания меня ждала. И опять мерила горницу большими шагами.
— Где ты шатаешься? — Выкрикнула она, едва дверь за мной захлопнулась. — Ночь на дворе! Я тут места себе не нахожу! Вдруг тебя отравили, или выслали прочь из дворца.
— Меня после бани жилец задержал. Тот, что к королю меня водил давеча. — Оборвала я госпожу сестрицу. — Спрашивал, какого дядю ты будешь завтра навещать. Я ответила, что не знаю. А он мне в ответ сказал, что завтра все равно узнает. Выходит — следить за нами будут.
Арания на миг притихла. Потом тряхнула головой.
— Ничего. Я их так запутаю. никто мне не помешает увидеть, как маменькиному убивцу голову срубят, никто! А сейчас давай спать. Как ты там говорила — цыплят считай по осени, а беды поутру, так? Покойной ночи.
— Покойной. — Кивнула я.
Растет девка — вот уже и мои слова повторяет.
Глава семнадцатая. Рогор и легед