— А зачем ты меня красной девицей называешь? В насмешку? — Я тоже ощерилась, но Ерша взгляда не отвел. — Не стыдно над увечной-то потешаться, господин Ерша? А что до прочего, так я ещё не все рассказала. Проклятье на мне лежит — вот прямо здесь, на лбу, кусок от колдовского узора впечатан. Обычным глазом его не увидеть, только ведьмы могут его разглядеть. А нынче в том узоре искра горит, потому что наславший то проклятье нынче тут, в Чистограде. Знаешь, от какого проклятья на мне кусок?
Ерша сложил на груди руки, глянул с прищуром.
— От того самого, что задело королевича. А кто тебе сказал про искру? Или у самой есть ведьмовской дар?
Я оскал с лица убрала, сказала с жаром:
— Мне об этом одна ведьма сказала, к которой я ходила. А теперь слушай — колдун, что проклятье наслал, должен быть из цорсельцев. Не зря же их посол рыщет по Положью да ищет королевича? И вот глянь — я из Морисланиной семьи, значит, могу что-то знать. А ещё по дворцу слухи пошли, что я ходила в покои королевича, да не один раз. И тот, кто хочет его сыскать, рано или поздно придет ко мне. Но саможориха скоро потеряет свою силу, так что ему придется поспешать. Сам видишь, господин Ерша — под замок мне нельзя. В башнях под яром тот злыдень меня не найдет, и я не узнаю, тот ли это, кто за проклятьем стоял. А так бы на живца его словили.
Я глянула на Ершу, чтоб увидать, скоро ли он сообразит. Курносый меж тем стоял тихо — только ноздри чегой-то раздувал.
— Скажи-ка мне, девица, правильно ли я понял? В покои к королевичу ты сунулась нарочно, чтобы по дворцу пошли слухи. Потом королю наврала, зачем туда ходила — а я, дурень, тебя прикрыл. Пожалел жильцовскую дочку, из-за королевича пострадавшую! Тем временем ты послала своего прислужника делать то, что делать не след. И твой человек покалечил вареского посла. А теперь ты хочешь, чтобы я все забыл и под замок тебя не запер, потому как надеешься, что они и до тебя доберутся!
Долго ж он все перечислял. Я согласно кивнула, сказала умильненько:
— Догадливый ты, господин Ерша!
Он ответил колючим взглядом — у меня даже мурашки по коже побежали.
— Зачем ты суешься не в свое дело, госпожа Триша?
— Да как не мое-то? — Изумилась я. — Думаешь, легко с таким лицом ходить? А если того колдуна поймают, то его смерть с меня проклятье снимет! А может, и не только с меня.
Сложенные на груди руки Ерши дрогнули.
— Мечтаешь раскрасавицей стать?
— Хочу стать такой, какой должна быть. — Упрямо сказала я. — А уж раскрасавицей или дурнушкой — то не в моей воле, а в Кириметевой. Помоги мне, господин Ерша. Подумай, как славно будет, если того убивца поймают. Я свое лицо верну, а королевич, если Кириметь будет милостива, снова свет дневной увидит.
— Почему — если?
Я вздохнула.
— Глаз штука тонкая, это я тебе как травница говорю. Если в глазу от проклятья что-то усохло, то королевский сын останется слепым, даже если проклятье уйдет.
Ерша зло фыркнул.
— Ладно, веди меня к послу. Норвина твоего я упрячу, а тебя, так и быть, оставлю. Только больше не устраивай хитростей, как в Олгарской слободке. Хочешь ходить по Чистограду, ходи, но так, чтобы мои люди тебя видели. И не теряли из виду.
— Само собой. — С готовностью согласилась я. — Не изволь казнить, дозволь ещё одно слово молвить, господин Ерша.
Он голову склонил набок, бровь вверх дернул — говори, мол.
— Я вообще-то сюда не одна приехала. Прости, господин Ерша, убоялась в однеху в лес топать, Арания со мной была.
— И её тоже под замок сажать нельзя? — Он качнул головой, заявил рассудительно: — Вот смотрю на тебя, госпожа Триша, и не знаю — то ли орать, то ли ржать, аки конь.
— Я лучше на первый твой спрос отвечу. — Опасливо пробормотала я. — Сестру мою и впрямь нельзя запирать — исчезни она, так цорсельский посол вмиг неладное почует.
Он фыркнул — и впрямь как конь. Предупредил:
— Если отпустишь госпожу Аранию от себя, тут же отправлю её в башню. Поняла?
Я кивнула. Сказала:
— Арания была со мной, а с Сокугом был норвин Рогор. Он тоже в однёху побоялся. Прости ты нас, господин Ерша, всех и скопом. И от королевского гнева прикрой.
— Норвинов спрячу под замок. — Чужим голосом отозвался он. — Об ином и речи быть не может. Пошли в избу. И между нами — я бы на месте того злыдня к тебе не сунулся. Потому что уж больно на ловушку похоже. Одна надежда, что он дурнее нас.