Я засмеялась, потом задвинула горшок на место, взяла корзинку и съела шанежку, сидя на кровати. Сон навалился с новой силой, так что я отчаянно зевала, вяло пережевывая донце из кисловатого теста и пшенную кашу с прошлогодними сушенными яблоками, пошедшую на начинку. После чего стянула с постели покрывало, а с себя платье, упала на перину и уснула.
Проснулась я, как и положено, засветло. Сев на кровати, пальцами кое-как расчесала растрепавшуюся за ночь косу. Заплела её заново. Узел, в глубине которого был уложен гребень, по-прежнему валялся посреди горницы, где я его бросила прошлой ночью.
Свет разгорающегося рассвета лился через окно, высокое и громадное, ничем не похожее на низенькие окошки, что были в избе у бабки Мироны. Я спешно нашла платье, застегнула пуговицы, завязала поршни и выскочила вон.
Просторная проходная горница, куда выходила дверь, и которую я так и не рассмотрела вчера, была из камня. Вся. В дальней стороне косой полосой падали перила лестницы и виднелись новые ступеньки, уходящие вверх. Стало быть, здесь имелся третий поверх? Ух ты.
Каменные стены прикрывали расшитые покрывала, с королевичами на белых конях и королевишнами в чудных уборах, в углах стояли раскидистые подсвечники на двадцать, а может, и поболее, свечей, похожие на небольшие деревца. Потолок над головой полого уходил вверх, закругляясь посередине. Все было странно и богато так, что у меня дух захватывало.
А потом я ощутила зависть. И злость. Повернулась к стене, коснулась здоровой правой рукой цветного покрывала по соседству с дверью. С полотна на меня глядел чудный вьюнош — увлекшись, я не сразу подметила, что глаза у него разных размеров и вышиты на разных высотах, так что лицо по сути перекошено. Однако нитки, пошедшие на вышиванье, были ярче и разноцветнее, чем ленты в моем узле.
Зависть моя вдруг заполыхала пожарищем. Я глянула на левую короткую руку со злостью. Если бы не мое уродство, моя мать оставила бы меня при себе. Этот дом мог бы стать моим домом. Я умела бы сморкаться так, как сморкаются госпожи, кстати, как они это делают? Для меня не был бы дивом белый расписной горшок под кроватью. И много чего ещё я бы знала и умела.
А потом я вспомнила все, что знала и умела как раз потому, что этот дом не стал мне домом. О том, как бьется в руке перерезанная жила, которую следует держать крепко-накрепко, пока бабка Мирона прихватывает её конским волосом, прошивает волосом самого страдальца и затягивает узел. О том, как вялой тряпкой лежит в руке младенец после несчастных родов, и о том, как нужно макать его в ледяную воду из подпола и в горячий отвар поберики, пока не оживет. И при этом задохшемуся младенцу все равно, здоровая рука его держит или увечная. О том, как складываются обломки в раздробленной кости — осторожно-осторожно, чтобы не поранить о них собственные пальцы, запущенные в кровоточащую плоть. О том, что и как нужно делать, чтобы кость срослась. О тридцати травах лечащих и тридцати калечащих. О зелье приворотном, отворотном, о наговоре от сглаза и от порчи. О том, какая трава зверя приручает, а какая от дома отгоняет. О… о многом, в общем.
Я отдернула руку от расшитой холстины, заметила мимоходом, что и сидит-то вышитый красавец на своем коне странно — то ли седло раскроило его до пояса, то ли тело было ненамного длиннее головы, при длинючих-то ногах. И помчалась к лестнице, искать отхожее место.
Не были господами, ну и нечего начинать. Кто ж в доме нужду-то справляет? Да разве в такой дом Кириметь-кормилица благим оком заглянет? Да ни в жисть!
Солнце уже высунуло свой край за окоём и осветило мир, так что можно было разглядеть все. Меня охватило разочарование, потому что дом стоял не в Чистограде, а посреди леса. Прямо от ступеней начиналась дорога, за ней тянулся выпас, обнесенный высоким забором. Паслись кони, один белый, парочка каурых и пара вороных. Посередине забора над травой возвышались закрытые ворота и темнел лес.
Я сбежала по восьми ступеням, идущим от входной двери, чуток отступила и оглядела дом моей матушки. Он оказался на три поверха. Плотно уложенные камни стен оглаживало первыми лучами встающее солнце. На первом поверхе окна поблескивали кусочками стекла, вставленными в тяжелые решетчатые рамы — здесь дорогих цельных пластин, как на втором поверхе, не оказалось. То ли хозяева решили поберечь бельчи, не тратиться на дорогущее убранство, то ли подумали о защите от зверей. Лес-то вон он, рядом.