Досвет наклонил голову, глянул исподлобья, тяжело приподнимая опухшие веки.
— Яруня об этом знает? А вторая дочь, Арания?
— Нет. Матушка не желала, чтобы об этом знали. Сожалела она очень, обо всем сожалела.
Как же я врать-то выучилась, в кремле проживая — аж самой страшно. Да уж, испоганилась я тут, опаскудела.
— Пусть так. Но что ты делала в покоях Граденя, Триша Добутовна? — Строго спросил Досвет.
А тут правда кончалась и начиналась снова ложь. Не хочется врать, а надо. Иначе — саможориха. Или про Глерду рассказ. Ещё и её под беду подведу.
А ведь баба ничего дурного мне не сделала. Над уродством моим не смеялась, всю правду про моего отца выложила, не торгуясь, как Морислана. И плохого не желала — всего лишь убивца найти, мне помочь да королевство спасти.
Я опять глаза распялила. Поширше. Напомнила себе — саможориха. Содрогнулась, лицо сделалось честным-пречестным.
— Прости, король-батюшка. Захотелось мне на том месте постоять, где погиб мой батюшка, где матушкина судьба поменялась. И моя вместе с ней. Горько о таком думать, а не думать не могу. Тянет меня туда, и все тут. Не знаю почему.
Ерша вдруг кашлянул.
— Дозволь сказать и мне, король-батюшка. Если тогда, двадцать лет назад, проклятье девицу покалечило, может, сейчас в покои Граденя именно оно её зовет? Дела эти колдовские, нам, простым людям, неясные. Сами ведьмы говорили, что до конца то проклятье так и не поняли, щит сработали кое-как, по внешним чертам. Если нынче покалечим девицу саможорихой, потом никогда не узнаем, что с ней творится. А вдруг тут что серьезное?
Король вдруг шагнул вперед, ко мне.
— А к людям? К человеку какому тебя не тянет?
Надежда у него в глазах плескалась, сумасшедшая, безнадежная. От сердца у меня отлегло — от саможорихи вроде отбрыкалась. А от той надежды стыдно стало.
— Нет. — Честно призналась я.
Ерша негромко сказал:
— Скоро Свадьбосев. В кремль много народу придет, из верчевых дворцов все служки явяться. Проследить бы.
Король Досвет тяжко выдохнул.
— Быть по сему. Приказываю тебе, Триша Добутовна — на Свадьбосев пойти вместе с Ершей. Чуть что почуешь, сразу ему говори. А теперь отвечай, почему моя дочь криком исходит, убийцей тебя называет?
Врать я устала, поэтому теперь выложила все. Начав с того, как предложила Арании погадать для королевишны. Лишь о том, что Любава подслушивала у Зоряниной опочивальни, я промолчала — стыдно стало наушничать по-мелкому. Досвет выслушал, шагнул к Ерше.
— Узнай, кто заходил в опочивальню королевишны с раннего утра. Навряд ли ей наговорили на услужницу вчерашним вечером — иначе она спать бы не легла, прямо ночью потребовала бы всех на правеж. Расспроси каждую девку, до последней чернавки, которая полы моет.
— Будет сделано. — Отозвался Ерша.
Досвет повернулся ко мне.
— А ты будешь служить у Зоряны, как и служила. Я тебя в Морисланиной смерти не виню — особенно теперь, когда узнал, чья ты дочь. Тайну свою храни, если хочешь. С Зоряной я уже переговорил, успокоил. Она о навете больше не вспомнит, слово мне дала. Только больше — никаких ржаных зерен или гаданий.
Неужто пронесло? А уж как близко-то было. Я закивала, потом, опомнившись, махнула поклон.
— Благодарствую на добром слове, король-батюшка. Как ты сказал, так и сделаю.
Досвет усмехнулся.
— Так и скажу. Дочка у меня — жертва. но тебе этого не понять.
И помни — как что почуешь, или покажется что, сразу беги ко мне. Жильцам в первой горнице скажешь — слово и дело королевское, они тебя в любой час пропустят.
Потом он повернулся к жильцу.
— Ерша, вызови Аленьшу.
— Сделаю.
У меня оборвалось дыхание. Верховная ведьма придет во дворец? А вдруг она расскажет королю обо мне и Г лерде? И выйдет у меня из огня да в полымя.
Из-за этих мыслей из королевских покоев я вышла на подгибающихся ногах. Курносый скользнул следом, сказал уже на лестнице:
— О том, что было — не болтай. Скажешь, вызывали из-за ложного навета, расспрашивали о госпоже Морислане.
Я кивнула. Шагнула было к лестнице, но Ерша поймал меня за локоть, развернул к себе: