— Всего наилучшего, — раскланивается он с седоволосой служительницей.
— До свидания, — кивает та.
Женщина даже глаз не поднимает от книги. «Война и мир» Толстого. От сцены, где описывается ранение Болконского, невозможно оторваться.
Книга взята в местной библиотеке.
— Детская забава, — говорит Давчек.
За «Ласточкой» тянется узкая полоска пены. Йован Киш не отвечает. Он наслаждается быстрой ездой и негромким равномерным урчанием моторов.
— Тебе надо выспаться. Можешь спать днем?
— Спать я всегда могу.
— Со снотворным?
— Отродясь не глотал никаких таблеток.
Слева «Ласточку» обходит болгарский буксир. Он толкает впереди себя четыре баржи, груженные дровами. Поравнявшись с капитанским мостиком, Киш делает приветственный жест рукой. Рулевой машет в ответ.
Где-то этот буксир будет завтра, думает Киш.
Теперь он спокоен. Как всегда в предвкушении опасности.
— Зря заносишься. Двадцать лет назад я тоже не знал, что такое снотворное. А теперь принимаю каждый вечер.
Лицо Давчека блестит от крема для загара. У негр очень чувствительная кожа.
— Со мной это исключено. Стоит мне ткнуться головой в подушку, и я готов.
Киш высаживает Давчека на берег. Затем выпивает три стакана красного вина. Жадно опрокидывает их один за другим. Ему необходимо выспаться.
Сейчас Киш предельно собран. Он любит это ощущение обостренной опасности.
Терпкое вино дурманит голову. Киш не закусывает.
Выпивает еще стакан. Дунай с монотонной стремительностью мчит свои воды, Киш откидывается на сиденье и смотрит на воду. Он выбросил из головы все мысли. Мускулы его расслаблены.
Таким вот и был прежний Йован Киш. Молодой. Тот, кого товарищи звали Волк-одиночка.
Он спит до шести вечера. Просыпается раньше, чем звонит будильник. Чувство времени не подводит его даже во сне.
Киш варит себе кофе. Двойную порцию. Распечатывает пачку «Мальборо». Прихлебывает горячий кофе. Глубоко затягивается сигаретой.
Приближается байдарка. Ребята усиленно работают веслами. Тренер на моторке надрывно выкрикивает команды.
После дневного зноя воздух приятно свежит. Киш ест сыр и салями, ломоть за ломтем отрезает хлеба. Он проголодался. Крошки бросает в воду.
Йован Киш достает рюкзаки. Из-под досок днища извлекает два легких алюминиевых ящика. Ящики выстланы толстым сукном.
Затем он вынимает из шкафа нейлоновый мешок. В другом мешке — приготовленные для Давчека комбинезон, спортивные туфли, перчатки. Все снаряжение новенькое, с иголочки.
В комбинезон Йована Киша вшиты два кожаных чехла. На бедре справа и под мышкой слева. Он рассовывает по чехлам ножи. Их остается про запас еще шесть. Лезвие у каждого ножа особой формы.
Любым из этих ножей Йован Киш с десяти метров может попасть в середину игральной карты. Десять попаданий из десяти.
Он очень долго отрабатывал бросок, чтобы добиться такой точности.
Капитана Кула с парашютом сбросили в партизанский лагерь. Тогда минул уже третий месяц, как Иован Киш ушел в горы. Даже настоящего обмундирования у него не было. Только убогое ружьишко. Ну и пилотка со звездочкой.
Четыре месяца назад он узнал, что все его родные расстреляны в Нови-Саде. Отец, мать, младшая сестра. Их выстроили на самом берегу Дуная, чтобы тела потом падали в ледяную воду. Но прежде их заставили раздеться. В пятнадцатиградусный мороз. Йована Киша бросало в озноб, когда он думал об убитых родственниках.
Отец его был человек покладистый. А мать гордячка. Стоило детям чуть провиниться, и она по три дня не разговаривала с ними. И чтобы выпросить прощение, надо было поцеловать ей руку.
Йован Киш думал, что уж мать-то не дрожала; когда их расстреливали.
Разве что от холода.
Киш учился тогда на первом курсе белградского университета. Изучал право. Мертвых он увидел впервые, когда немцы бомбили Белград. Соседний дом накрыло прямым попаданием. Йован Киш откопал из-под развалин шестилетнюю девочку. Левая рука у нее была оторвана напрочь. У одной погибшей старухи не было головы. Тела покойников складывали в ряд вдоль мостовой.
Тридцать два трупа. Из всего дома никого не осталось в живых.
У Йована Киша было одно желание: убивать. Во сне его преследовали широко открытые голубые глаза погибшей сестренки. Товарищи трясли его за плечи, чтобы разбудить, — так страшно он кричал. Разбуженный, он лежал в темноте, дрожал от холода и видел перед собою глаза сестры.
Его одолевала потребность убивать.
Впоследствии он отправил на тот свет немало людей. Тогда ему уже перестала сниться сестра. Изредка он видел во сне застывшее лицо матери, красивое даже в смерти. Понапрасну Киш окликал мать во сне, она не отзывалась. В такие ночи он плавал в поту. Но кричать он перестал.