Уточнению социального облика купеческой и правящей элиты города во многом способствовали работы, написанные в русле «новой социальной истории» и посвященные проблеме миграций, социальной мобильности и обновления состава городского населения{41}. В англо-американской историографии утвердилось мнение о значительной социальной динамике, характерной для Англии позднего Средневековья и раннего Нового времени. Это был феномен общеевропейского значения. Более того, выяснилось, что европейское общество было подвержено этим процессам в большей степени, чем обычно считали, и в силу причин, о которых вообще не подозревали. Они были обусловлены в целом более низкой рождаемостью и продолжительностью жизни в городах, а также эпидемиями{42}. Городские семьи, особенно по мужской линии, в массе исчезали быстро, причем вымирание (часто на протяжении двух — трех поколений) городских линьяжей хорошо прослеживается не только в крупных центрах, но и в провинциальных городках{43}. Тем не менее, необходимо признать, что представление о высокой степени социальной мобильности, характерной для английского и, в частности, лондонского общества XIV–XVI столетий, необходимо подкрепить конкретно-историческими исследованиями, представить реальную, возможно, детализированную картину взаимоотношений различных социальных групп и общностей.
В отечественной историографии изучение английского города и проблемы городского патрициата имеет устойчивую традицию еще с середины прошлого века. Ряд авторов{44} признает олигархический характер городского самоуправления Лондона и других английских городов (Ковентри, Линкольне, Линне, Честере и пр.) уже с XIII в., поскольку выборы мэра проводились узким кругом наиболее зажиточных и почтенных бюргеров, выделявшихся богатством, связанных с ведущими отраслями торговли или производства, владевших домами и лавками, получавших дворянское звание, роднившихся с семьями английских дворян. В исследованиях отмечается, что высокий имущественный ценз и определенные социальные ограничения при избрании на высшие административные должности способствовали превращению городской верхушки в относительно замкнутую группу.
Иное мнение высказала Л.П. Репина, поставившая под сомнение правомерность применения самого термина «патрициат» в приложении к реалиям английских городов{45} и полагавшая, что выделившаяся внутри городского сословия высшая группа, состоявшая из представителей крупнейшего купечества, заняла прочные позиции в городском управлении и парламентском представительстве, имела значительные земельные владения, родственные связи с дворянством. Данной купеческой верхушке был присущ ряд признаков, характерных для патрициата континентальных городов. Однако, считает автор, некоторые специфические особенности данного слоя горожан в Англии (мобильность высшей группы горожан и их стремление, накопив в городе богатства, вернуться в сельскую округу уже в качестве представителей титулованного дворянства; отсутствие фиксации права наследственной передачи статуса; наличие в составе potentiores и meliores в начале XIV в. ремесленников и мелких розничных торговцев) не укладываются в устоявшийся в исторической литературе смысл термина «патрициат»{46}.
Не вдаваясь глубоко в подробности дискуссии, которая, как представляется, сегодня уже не столь актуальна, обратим внимание лишь на некоторые моменты. Представляется вполне естественным, что некоторые состоятельные и влиятельные лондонские купцы, входившие в состав городских официалов, в условиях широкого развития товарного производства и обращения, рыночной конкуренции теряли часть своих средств, опускались вниз по социальной лестнице и отстранялись от власти. В то же время другие купеческие фамилии, используя благоприятную для них рыночную конъюнктуру и собственные предпринимательские навыки, быстро богатели, добивались власти и пополняли состав правящей элиты. Следует принять во внимание и замечание К. Платта о том, что распространенной практикой для старшей линии процветающих лондонских фамилий была миграция в графства, но в столице оставалась младшая ветвь — сыновья занимали место отцов{47}.