‒ Что со мной? ‒ вопросила она у дяди, рассматривая плащи, отданные для неё ратниками ради утепления лежанки.
‒ Горячка, ‒ просто ответил Тихоня.
Он помог племяннице усесться у костра и набросил на неё сразу три плаща.
‒ Это ведь не простуда?
‒ Конечно, не простуда, ‒ кивнул дядя. ‒ Помнишь, я тогда во дворце и потом ещё говорил тебе, что твоя связь с Пеклом со временем развеется? Так вот, твоя горячка как раз залог этому. В походе ты невольно попала под моё воздействие… Впрочем, «невольно» ‒ не подходящее слово… Нет, я ничего особо не делал… Просто сама близость ко мне немного подстегнула в тебе игру Сил. Но пожалуй, главное воздействие оказало то забвенное святилище Вугиры.
‒ Те странные камни в воспряжении?
Кадар согласно кивнул.
‒ А то, что ты слегла, ‒ продолжил он объяснять, ‒ так это твоё тело опять начало перестраиваться. Я немного, конечно, оттянул твою болезнь на себя, но всё-таки я не могу всё сделать сам. Твоя плоть и твой дух должны были произвести главную работу. Так что, Ивушка… можешь теперь порадоваться.
‒ Болезни?
Тихоня хмыкнул и, пригладив бороду, спросил:
‒ Ты не поняла что ли?
Томирис прикусила губу и заставила себя не обращать внимания на ломоту и боль. Облизала сухие, потресканные губы и подумала, что даже будь у неё зерцало, вряд ли бы рискнула посмотреться в него. Увидать себя бледной, с тёмными кругами под глазами – это невыносимо! Чуть погодя она отринула эти мысли и сосредоточилась на дядином вопросе. И ответила вдруг охрипшим голосом:
‒ Поняла… Но дядя, в болезни нет ничего приятного!
‒ А как ты хотела? ‒ Тихоня покачал головой и прошёлся ладонью по её волосам. ‒ Падаешь – болеешь. Поднимаешься – болеешь. Чем резче, тем тяжелей.
Для Томирис его слова заключали в себе непознаваемую загадочность. Она доверяла дяде и потому приняла его знания как есть. Боль, кольнувшая висок, заставила её скривиться. И когда немного отпустило, царевна задала вопрос:
‒ Дядя, а сколько я провалялась в беспамятстве?
‒ Почти сутки. И это ещё не конец.
‒ Да, я чувствую! ‒ прошептала она.
‒ Ничего-ничего, ‒ Тихоня вновь погладил её по голове. ‒ Сейчас заставишь себя поесть, потом ещё выпьешь моего отварчику ‒ и снова дрыхнуть! Силы будешь восстанавливать во сне.
Томирис согласно покивала головой. Кушать совершенно не хотелось, хотя, конечно, кушать надо было.
‒ Так значит оберег Ирлы мне больше не нужен?
‒ Пока ещё нужен. Но скоро сможешь носить его как просто украшение.
‒ Мне не нужны от неё вещи!
‒ Тогда просто выкинешь где-нибудь, ‒ пожал плечами Тихоня.
А Томирис подумала, что когда-нибудь так и сделает.
‒ Дядя… значит, скоро я смогу не опасаться, что чтящие почуют во мне пекельную скверну? Они ведь могут её почуять, да? И найти меня, как бы я ни скрывала своё имя и свою внешность?
‒ Могут, могут. Но не бойся, Ива, скоро в тебе никто ничего не почувствует. И ты спокойно сможешь жить среди людей.
‒ Это хорошо. Как если бы я, как и до этого, была бы благочестивой…
Кадар улыбнулся и фыркнул.
‒ Что я опять не так сказала?
‒ Ничего такого, как будто бы, ‒ Тихоня продолжал улыбаться, ‒ просто под благочестивостью кайваниты понимают набожность, сиречь верность Почитаниям молодых богов.
Томирис задумалась было над этим ответом, но новый приступ головной боли заставил её отвлечься от осмысления дядиных слов. К счастью, приступ быстро прошёл.
‒ Раньше я ведь и не думала ни о чём таком. Но дядюшка, скажи тогда, что такое благочестие по-твоему?
‒ В этом нет ничего сложного, Ива, ‒ губы Тихони вновь разошлись в улыбке. ‒ Это когда у тебя большая душа и светлые помыслы. Но когда этого нет, то и понять это невозможно. Потому что нечем понять. Это как слепец от рождения не различит цветов и не отделит свет от тьмы.