Свернувшись клубком, она лежала на полу, равнодушно рассматривая широкие щели меж неошкуренных досок настила. В загоне, куда её поместили, содержались только новоиспечённые невольники. Здесь пахло сыростью и потом, слышалась постоянная возня и тихие перешёптывания. Иногда кто-то поскуливал, видимо от нытья незаживших ран или от отчаянья. Единственная перегородка в загоне разделяла его на мужскую и женскую половины.
Сил плакать больше не осталось. Томирис старалась отвлечься от дурных мыслей, но это не получалось. Она поглядывала на верхний край стены, где в широком зарешёченном окошке виднелся кусочек неба. Сейчас был поздний вечер и там за окном начинал сгущаться сумрак. В гортани остался противный привкус от недавней кормёжки – какой-то слишком жидкой похлёбки, едва разогретой и пресной. Повар пожалел соли и, даже не смотря на голод, съесть его стряпню оказалось не так просто. Но возможно, рабам просто не положена соль? Томирис не знала этого. Знала только, что за пуд соли в столице её бывшего царства платили неплохие для простонародья деньги.
Мало-помалу Томирис пришла в себя и уселась, исподлобья посматривая на спутниц по несчастью. Женщины были разных возрастов, чаще уже зрелые. Совсем юных оказалось мало и они выглядели особенно напуганными. Как они все попали к Лауду, царевна, конечно, знать не могла, но догадывалась, что её собственная история здесь не исключительная. Кого-то похитили, кого-то выкрали или захватили во время разбойничьего налёта. А кого-то обратили в рабство за долги. Ещё в Хиркане Томирис слыхала, что в Киртамаде такое случается.
Через какое-то время доносившиеся поскуливания стали раздражать. Это был даже не плач, а что-то такое, что резало уши. Несчастная, что испускала эти жуткие звуки, сидела, забившись ото всех в дальний угол – в самое слабоосвещённое место. Её никто не трогал, но и не стремился утешить. Только жалостливые взгляды иногда бросали на неё. И тут же отворачивались.
‒ Что с ней? ‒ решилась спросить Томирис у женщины, что сидела к ней ближе всех.
Та вздохнула и ответила простуженным голосом:
‒ Снасильничали… А потом ещё за строптивость жегалом отметили.
‒ Жегалом?
‒ Лауд приказал на ней свою метку поставить. Но не наколку, как обычно… Такие наколки все работорговцы делают. Он приказал отметить её калённым железом!
Томирис даже дышать перестала от этих слов. Живое воображение нарисовало весь кошмар, что пришлось пережить той несчастной, и бывшая царевна почувствовала, как у неё самой зарождается ужас. Тавро? Наколки? Это же на всю жизнь отметина!
«Дядя! Где же ты?»
Надсадные всхлипы несчастной больше не раздражали её. Они приносили боль. Каждый звук отзывался в сердце неприятными уколами и непонятная тяжесть стискивала грудь. По наитию Томирис встала и пролавировала между невольницами к углу, в который забилась несчастная. Томирис присела рядом на колени и так, чтобы не пугать, несмело протянула руку, коснувшись плеча. Прикосновение тут же отозвалось мелкой дрожью. Девушка не сделала попытки отторгнуть незнакомку, она, казалось, не заметила её присутствия. Или просто не в силах была хотя бы отпрянуть. Не зная что делать, Томирис уселась к несчастной впритык, так же как и она уткнувшись спиной в стену, и обняла её. И на Томирис накатило. Накатила настолько чёрная тоска, что все её прежние терзания показались сейчас какими-то незначительными. Сердце сдавило так резко и сильно, словно его сквозь плоть сжала чья-то ледяная рука. А по телу пронеслась дрожь. Томирис не замечала, что и сама сейчас плачет. Хотя ещё недавно была уверена, что не осталось на это ни сил, ни слёз.
Она уставилась на прутья решётки и не сводила глаз с холодного блеска Коранты. Краешек большой луны как раз показался в проёме окна, выглянув из облаков. В душе воцарилась смертная тоска. Понимание, что не в её силах изменить что-либо, разъедало душу подобно едкой кислоте.
«Дядя! Где же ты?»
Глава 27 Ламерна
Глава двадцать седьмая
ЛАМЕРНА
‒ Далась тебе эта Ламерна!