И долго ещё после ухода стада мелкое зверьё боялось оглашать по округе своё присутствие. Тронувшись в путь, Стривар только сейчас понял, что на мелких зверей дотоле не обращал внимания. Но прошло время и естественный лесной шум, который для не знающих леса показался бы естественной тишиной, вернулся к своему привычному уровню.
Новая встреча с крупным зверем произошла после обеда и короткого привала. Это был хищник-одиночка. Из обширного семейства кошачьих. В памяти как-то само собой всплыло имя – тигролев. Хищника Стривар заметил загодя, ощутив исходящую от него опасность, направленную, впрочем, не на человека, а как некое поле, окутывающее зверя, ‒ поле из спайки свирепости, мощи и голода. А потом заметил и зрительно – по полоскам, что призваны были скрывать от травоядных, но выдавали их обладателя человеческому зрению. Тигролев наблюдал за несколькими большерогими оленями – великанами, пожалуй, что и побольше охотника. Те паслись на поляне, щипали траву и время от времени вздымали увенчанные раскидистыми рогами головы, всматриваясь и вслушиваясь в округу. И не замечали подкрадывающегося тигрольва. Бесшумно пригибаясь и медленно подступая на расстояние верного рывка, хищник был полностью погружен в охоту. Стривар и не думал приближаться. Он стоял, затаившись в купороде за молодыми лаврами, размышляя, есть ли смысл вмешиваться в природу этого тёмного мира. Вмешиваться, срывая хищнику охоту. Ведь чтобы избыть царящий на Зааре закон пожирания надо сперва устранить недостаточность этого мира. Светлые миры избыточны, там нет хищников и приемлемых на Зааре ужасов. Но на то они и светлые. Эти мысли поначалу показались Стривару словно бы странными. Но не чужими. И он сделал на счёт них себе зарубку и отодвинул эти размышления в самый дальний уголок памяти.
Путешествие он продолжил, когда тигролев рванулся к оленям и все – хищник и жертвы скрылись в далёких зарослях.
К вечеру Стривар решил развести костёр и для первого раза простительно долго провозился с огневом. Костерок получился так себе, скорее как причуда нежели необходимость. Вытащив из сумы прихваченное у чтящих мясо, Стривар тут же забросил его. Тухлый запах, что ударил в нос после разматывания тряпицы, отбил всякую охоту пробовать мясную пищу. Он и до этого сомневался, нужна ли она, ведь пока хватало хлеба и сыра. Но что кушать, когда запасы закончатся? Пришелец не знал. Как не знал, можно ли ему вообще пробовать мясо. Что-то неуловимое, связанное с мясом, вертелось в голове, какие-то неясные образы, но их сути и значения понять было невозможно. И спросить не у кого. Да и понял бы кто-то его опасения? Тот же Дарен, будь он жив, не посчитал бы он пришельца свихнувшимся?
Вслед за этими мыслями пришли мысли о чтящих, погибших от его руки. Все прошедшие дни Стривар гнал их от себя, но теперь накатило. Он смотрел на огонь и видел в нём тела убитых. И что-то в душе переворачивалось, угнетало. Можно ли было их не убивать? Да, он защищался. Но всё же? Копаясь в себе, пытался понять, то ли нахлынувшие угрызения не от мира сего, то ли что-то другое. Подумалось, а может он стал орудием попущения свыше? Он убил – пришлось. Но по своей ли воле? Да, несомненно. Ведь Промысел не приемлет безволия. Чуть погодя взгляд наткнулся на ножны, скользнул по ним на рукоять меча и руки сами ухватились за оружие. Меч вышел из ножен и в лучах склонившегося к дальнокраю солнца заиграли отсверки царапин на полотне клинка. Пальцы, как и тогда в пещере, прошлись по холодящему харалугу и меч отозвался волной неизбывной грусти. Пришла мысль, а достойны ли жалости те, кто способен сделать такое оружие? И в игре отсверков клинка зрение вдруг затуманилось, а вокруг пропали все звуки вечернего леса.