‒ Кемолоту нет дела до забот смертных, ‒ тихо произнёс подошедший храмовник.
Стривар медленно повернул к нему голову, встретил скрывающий лицо серый башлык и видавшую виды ризу. Но казалось, что как и давешний привратник, этот храмовник ухмыляется.
‒ Тогда зачем ему храм? ‒ спросил Стривар. ‒ И зачем Кемолоту дураки, просящие о милости?
‒ Дураки всегда что-то просят, ‒ теперь уже в голосе храмовника явственно звучала насмешка, но, однако, не обращённая на дерзкого прихожанина. ‒ Дураки думают, что боги должны им всё устроить, всё уладить…
‒ Дать денег и здоровья? ‒ вопросом продолжил пришелец.
‒ О! Это чаще всего.
‒ Но Кемолот, как я понимаю, совсем уж глух к таким вымогательствам?
‒ Вижу, ты быстро соображаешь. Хотя, готов ручаться, ты впервые в доме Кемолота.
‒ Это так, твоя правда… Но что же тогда хотят прихожане, посещая сей дом?
‒ Боюсь даже подумать, из какого далека тебя сюда занесло, чужеземец… ‒ храмовник шагнул на два шага поближе и при ходьбе Стривар увидел в складках его ризы ножны с мечом. ‒ Его прихожане – зачастую далеки от святости…
‒ Можешь не продолжать, ‒ перебил его Стривар. ‒ Им верно достаточно, чтоб Кемолот их просто не замечал.
‒ Да, чужеземец. Иной раз это лучшая из всей возможной помощи.
‒ Тогда помоги мне. Ты ведь ради этого подошёл ко мне?
Храмовник помолчал и, наконец, ответил:
‒ Я не почуял в тебе того, кто обычно ищет покровительства Кемолота. Готов поспорить, даже его улыбка для тебя холодна.
Стривар поднял взор на лик идола и по-прежнему увидел бесстрастие.
‒ Он не улыбается мне.
Эти слова заставили храмовника взглянуть на каменный образ Кемолота.
‒ Он улыбается… Он всегда улыбается, кому насмешливо, кому и… Ты не видишь его улыбки?
‒ Не вижу. А должен?
‒ Зачем же ты вообще пришёл сюда? Ужель из одного любопытства?
Стривар не сразу нашёл слова для ответа и подумал, что, пожалуй, пора отсюда убираться.
‒ Грядущее покажет, ‒ ответил он и неспешно направился к выходу.
И уже у главного входа его настигли слова храмовника:
‒ Устрой разнузданное пиршество, чужеземец! Так ты сможешь понадеяться на некоторое покровительство Его.
Стривар остановился. Постоял пару мгновений и достал из поясного чехольчика золотой.
‒ Пусть это злато зачтётся мне как пиршество, ‒ и сунул монету в блюдо привратнику.
А когда он покинул храм, стоявший у идола храмовник тихо прошептал:
‒ Придётся прогулять целый золотой, ‒ он посмотрел на лик усмехающегося истукана. ‒ В чужестранце, конечно, нет и капли трепета, но ты останешься доволен.
Петляя по улочкам и проходя по сквозным тихим дворикам бедняцких жилищ, Стривар сам не понял, как описав витиеватую и кривую дугу, вышел к перекрёстку, откуда вдали виднелись торговые врата. Те самые, через которые он прибыл в Лаат. Справа от перекрёстка начиналась широкая улица, упирающаяся в площадь. И судя по многочисленным потокам горожан, там было какое-то местное средоточие досуга. Или что-нибудь в этом роде. Оказалось, на площади располагался привозной рынок, где кустари-промысловики и селяне со всего уреза продавали свои немудрённые и дешёвые товары. Названия площади пришелец так и не смог узнать, из-за плотности людского потока он не заметил надписи на указателе. Однако первое, что поразило его, это огромные часы, что отмеряли время на башне рыночного старшины. У входа в башню стояла троица расхлябанного вида стражников. А вот прочие стражи города, что мелькали среди ручейков покупателей, выглядели угрюмыми и сосредоточенными. И когда Стривар прохаживался между лавками, стараясь не обращать внимания на крикливых торговцев, расхваливших свои товары, понял причину их угрюмости. Понял, когда кто-то закричал «Вор!» и поднялся женский визг. Кричали: «Держи щупача!» и «Сюда его, паскуду!» И в копошение толпы врезалась четвёрка стражников. А потом всё как-то улеглось и Стривару не стало возможности следить, чем же закончилась вся эта возня.