Томирис ворочалась и ворочалась, не замечая, как испарина покрыла чело и виски. Мысли о самоубийстве она всегда считала проявлением слабости. Покончить с собой – это лёгкий способ убежать от невзгод. Надо сопротивляться. Надо гнуть своё. Но как? Как, когда ты бесправная вещь? Когда на тебя смотрят как на предмет утоления похоти? Может быть, как раз смирение с ужасной участью – слабость? А не смириться ‒ умереть – это проявление силы?
Томирис перевернулась на бок, увидав, как тихо-тихо лежит Лагрис. Пусть спит. Завтра или лучше, когда она придёт в себя, надо спросить совета. Пусть она тоже «подружка», хоть и особенная, но в Лагрис есть стержень. Что-то такое, что резко отличает её от Эвики и остальных шлюх. Или не надо спрашивать? Ведь если Лагрис стала «подружкой», то наверняка она когда-то смирилась, не решившись наложить на себя руки? Что если вопросы только разбередят давние душевные раны? Да ещё после издевательств Лауда! Нет, пожалуй, спрашивать о таком не стоит, зачем приносить новую боль?
Томирис сжала губы и почувствовала, что начинает тупеть от всех этих мыслей. Тёплая слеза проделала по щеке дорожку. И как-то незаметно сознание заскользило по зыбкой грани дрёмы и яви. Ей слышался странный зов хрустальной тишины. Голос, что проникал из-за пределов иномирья и в голосе этом звенели отзвуки нечеловеческой речи. Не в языке явились эти отзвуки, а в обрывках непостижимых смыслов. Непредставимых и непонятных смыслов, что овивали, окутывали разум, но подобно ветру проносились, не в силах зацепиться за хоть что-то, что можно было бы им отождествить с собою… И в этой зыбкой грани Томирис видела смутные очертания далёкого-далёкого убежища, куда однажды приводил её дядя. Убежище древней богини, водный источник и загаданное желание. И влёк в этом полусне-полуяви неразборчивый образ жданно-нежданного суженного, что томил её сердце и словно ниточкой связывал с остатками хрупкой надежды. Надежды на избавление и… И безмолвно Томирис шептала мольбу, прося, чтобы суженный завязал ей глаза, чтобы взял за руку и повёл за собою. Увёл туда, где не надо умирать, где светло и легко. Молила: никогда не исчезай, пусть даже ты будешь только в виде образа, но оставайся со мною, чтоб было кому дарить моё тепло… И представила лик той, которую видела в тот день в древнем укрывище высеченной в скалах. И всё также безмолвно шептала: о богиня, одари меня суженным… я так давно его жду, что кажется, прошёл целый век… о Яста, у меня не остаётся надежды… подари надежду, я вытерплю, укрепи мои силы… о тот, что единственный желанный, ты придёшь, я хочу верить… ты где-то безмерно далеко, но уже и близко?.. ты не знаешь о моём зове, но пусть он влечёт тебя…
И когда сквозь эти призрачные дрёмы-мольбы её сморил глубокий сон, её подхватила чья-то потусторонняя воля и понесла через молочной белизны лохмотья тумана. Странного и обжигающе-холодного тумана. А за ним…
Ярко светил Озар, заставляя щуриться и уповать, что солнце на небе скоро заволокут облака. Тогда светило не будет палить так яростно. Хотелось пить, но не так чтоб уж сильно. Можно и потерпеть. Горячий, не освежающий ветер овивал нагую кожу и Ламерна мучилась от всегдашнего летнего зноя. Мучилась вместе с другими товарками, что как и она, коленопреклонённо стояли на помосте из грубых досок, покрытых лишь ветхими покрывалами. Хозяин был милостив, он хотя бы озаботился о коже рабынь. Впрочем, на самом деле его не волновали их неудобства, ему надо было, чтоб не появились царапины и синяки от долгого стояния на шершавом деревянном настиле.
Ламерна безучастно созерцала старое покрывало, бывшее некогда зелёным или наверно ещё каким-то. Узоров из-за мелких прорех и затёртости уже не разобрать, но покрывало всё ещё сохраняло частицу былой мягкости. Длинная тонкая цепь, тянувшаяся от ошейника к столбу, соединялась в кольце с такими же цепями других женщин. Все они были выставлены на продажу. Более-менее одного возраста, как говорится, в начале увядания. И потому, как не очень-то ценный товар, их особо не берегли. Будь Ламерна лет на десять хотя бы помоложе, попала бы под навес, где Озар не так припекает кожу. А так… что ж, такова её участь. Хорошо ещё, что с утра покормить не забыли, не то что вчера…