***
Пожалуй, впервые за несколько лет Лагрис почувствовала себя чужачкой в Лаате. Город, давно знакомый и привычный, потерял очарование и казался огромным, унылым, равнодушным.
Она шла по улицам, погружённая в тяжёлые раздумья. Ноги будто сами несли по направлению к постоялому двору, где остановился Стривар. Время от времени она одёргивала себя, призывая не торопиться, но что-то внутри так и тянуло поскорей достигнуть заветного заведения.
Напрасно она искала на улицах и в лицах прохожих признаки переполоха. Город жил обыденной, размеренной жизнью, которую ничто, как будто, не способно поколебать. Весть о дерзком ночном нападении на хеонский обоз, что спозаранку облетела всех лаатских купцов, так и не отразилась на привычном течении жизни горожан. Разве что количество стражников на улицах увеличилось: менее чем за час пути на перекрёстках повстречались три дозорных отряда. Но лаатцы этого как будто и не заметили. Зато в имении Лауда всё было по-другому. Хозяин и его приказчики с помощниками с самого утра выглядели взволнованными. Лауд дважды посылал куда-то посыльного. И Лагрис прекрасно понимала причину его тревоги. Необыкновенная сделка с хеонским купцом, которая так обогатила хозяина, могла выплыть наружу и тогда следователи начнут задавать нежелательные вопросы. Лагрис знала, что у Лауда с Офаэобом имелась какая-то таинственная договорённость, оглашение которой хозяин хотел бы избежать. Он взвинчивался при одном только упоминании имени Ламерны. Чего-то боялся, а это значит, что заявись к нему следователи, они непременно получат ответы на заданные вопросы. И Лагрис казалось, что Лауд почему-то больше опасался не следствия, а хеонцев.
Близилось обеденное время, на постоялых дворах в эти часы обычно бывало многолюдно, особенно сейчас – с наступлением Коранты Зерна, когда в Лаате наплыв приезжих. И Лагрис рассчитывала, что и выбранное ею время, и избыток постояльцев поспособствуют её замыслу. Нарядившись в свой лучший наряд – красное платье, которое, впрочем, не выглядело откровенным, она избежала ненужных вопросов при покидании имения. Всем было понятно – пошла на промысел. Покрой платья и в самом деле сильно отличался от обычных одеяний «подружек», но сам цвет указывал, что её обладательница ‒ рабыня. Так уж повелось столетия назад, что красный цвет отчего-то считался цветом рабства. Изначально это веянье пошло из Священной Итрании, потом распространилось по другим странам. Кроме Рундии и Артании, где красный был цветом священным и особо почитаемым в народе. Знала Лагрис и то, что на материке Анари этот цвет ‒ самый обыкновенный. Здесь же, на Дере, издавна существовало странное противоречие. В той же Рундии многие воины носили что-нибудь красное, как отличительные знаки, а у землепашцев красный был цветом празднеств и достатка. И ещё с тех лет, когда Лагрис была Девой Коранты, подозревала, что всё это неспроста. Однако выйдя за ворота имения, Лагрис поверх наряда наглухо закуталась в прихваченную накидку, ведь ветер нагонял дождевые тучи, а главное ‒ не хотелось до времени выдавать своё ремесло.
Она шла и не знала, найдёт ли Стривара. Возможно, он уже навсегда покинул этот проклятый город. Возможно, именно он устроил ночной налёт на хеонцев и тогда было бы просто глупо ожидать, что чужеземец внаглую посмеет показаться на постоялом дворе. Но вопреки доводам разума, Лагрис тянуло туда с непреодолимой силой. Всею душой она желала, чтобы её подозрения подтвердились ‒ чтобы Стривар исполнил слово и освободил Ламерну. И в то же время сердце разрывалось от мысли, что всё так и произошло и она больше никогда его не увидит.
Приветливо улыбнувшись привратнику в воротах, она прошла внутренним двориком к потемневшей от времени двери и вдруг замялась у порога. Глубоко вздохнула. Выдохнула. И решительно взялась за дверную ручку.
В обеденном зале и вправду оказалось много постояльцев. И что удивительно, здесь вовсю торжествовало весьма редкое для этого времени дня веселье. Посреди зала похаживали двое лицедеев, умудряясь играть сразу на рожках, трещотках и бубнах. Вокруг них соблазнительно кружилась едва прикрытая одеждой плясовщица. Она была далеко не юна, по плавность движений и гибкое тело приковывали к ней мужские взгляды. Постояльцы весело и непринуждённо гомонили и одобрительно подбадривали плясунью выкриками. В воздухе витали запахи жареного мяса и рыбы, а на вертеле у очага обжаривалась баранья туша. Всё это немного удивило Лагрис, ведь обычно, если такое происходило в корчмах и на постоялых дворах, то по вечерам.