«Ташья, Ташья…» ‒ вновь прошептала Томирис, видя перед собою весёлые светло-карие глаза и чуть смугловатое лицо, обрамлённое по-простонародному незатейливой причёской рыжих волос. Ну а Играда в свои каштановые пряди вплетала изумруды, изумруды же она неизменно носила в ожерелье, подчёркивая зелень своих глаз. Играда считалась одной из первых красавиц страны. Она действительно была красива. Даже старый, по восприятию царевны, возраст – тридцать шесть лет – не портил её. Более года назад Играда Корин временно оставила семью – пятерых детей, дабы исполнить долг, сменив своих предшественниц по преподаванию. И как только она появилась во дворце, Томирис с первого дня ощутила, как некий покров властности окутывает новую наставницу. Поговаривали даже, что её собственный муж – царский конюший – не смеет перечить ей. От старшего брата Сура Томирис слышала, что военачальник царской конницы в присутствии жены становится похож на нерешительного юнца. В ином случае Томирис не поверила бы брату, любящему болтать всякие вздорности и пересказывать слухи, но тут поверила. Ибо сама успела тогда ощутить исходящий от неё всеподавляющий, невидимый напор.
«Я так ждала Священной Коранты, ‒ досадовала Томирис, ‒ ждала, что завершится моё образование и Играда, наконец, уедет в своё владение… а теперь… всё равно…»
За окном, далеко-далеко за дворцовой стеной, за видневшимися в отдалении башнями городских укреплений, где-то на границе дальнокрая хлынул дождь. Скоро он придёт и сюда. В другой раз Томирис непременно пожелала бы распахнуть окно и вдохнуть несомую дождём свежесть. Сейчас же она равнодушно смотрела на тёмные тучи и вдруг поняла, что больше не ощущает к отцу даже остатков душевного тепла.
«Как ты мог?»
В башню, где обитал Тихоня, Томирис наведывалась часто. Это место было единственным во дворце, где девушка находила отдушину. Даже в своей собственной почивальне она давно не ощущала спокойствия. Зато в башне чувствовала некую защищённость; может быть из-за охранной волшбы, напитавшей стены строения, может быть из-за единственного родственника, по-настоящему неравнодушного к ней, а может из-за того и другого вместе.
Кадар по прозвищу Тихоня жил уединённо, слыл заядлым холостяком, но по дворцовым слухам и сплетням имел где-то в городе вдовицу-любовницу. Острые языки баяли, мол, Тихоня вовсе не благочестив, мол, вместо того чтоб жениться на вдове, предпочитает блудить и может быть что и не только с нею одной. Баяли, что неплохо бы чтящим обратить на Тихоню свой взор и приволочь на исповедь. Однако никто так и не решился до сир пор поспособствовать обратить внимание ордена кайванитов на дворцового затворника. Иные злые языки сказывали, будто такие ревнивцы благочестия сами боятся предстать перед чтящими, потому как те самые чтящие на раз раскусят их лицемерие и заставят признаться во всех смертных грехах. В глаза, само собой, ничего из этого Тихоне не говорили. Сильнейший из колдунов царства славился злопамятностью. Кадар неспроста отвечал за чародейскую защиту дворца и дворцовой стражи, в отбушевавших на его молодости войнах он выжил благодаря небывалому Дару и высочайшему искусству.
Из хирканского двора в башне главного волшебника мало кто бывал хоть раз. Только некоторые из слуг ступали сюда, да посыльные от царя или стражи. Однако при дворе все знали, что царевна, как племянница Тихони, обучалась у него искусству приготовления зелий, отчего даже судачили, что скоро юная Томирис начнёт на ком-нибудь испытывать любовные снадобья, сонные отвары или, чего похуже, шутить со свойствами веществ.