Когда охранные скрепы опознали её, и Томирис привычно взбежала по винтовой лестнице на второй ярус, где располагались собрания книг и свитков, а также некоторое оборудование для опытов, она нашла дядю именно тут.
‒ Прыти, как всегда, в тебе много, а на самой лица нет, ‒ пробурчал Тихоня вместо приветствия.
Томирис только кивнула и отрешённо обвела взглядом убранство, отстранённо подмечая, что паутинка у потолка на своём прежнем месте, а следы от пролитой ею когда-то кислоты под верстаком на оплавленном камне никуда не делись.
‒ Садись в своё креслице, ‒ указал рукой дядя, не оборачиваясь и продолжая что-то чертить на испещрённом пометками листе. ‒ Только, пожалуйста, не раздави мои скляницы…
Подойдя к креслу, Томирис сгребла мелкие пузырёчки с какими-то жидкостями и выставила их на почти не захламлённый всякими разностями столик.
Тихоня, наконец, оторвался от чертежа, пододвинул к себе старый скрипучий стульчик и уселся, уставившись на нахохлившуюся племянницу. Достал из кармана что-то завёрнутое в платок и протянул к ней руку.
‒ Отведаешь каштанов?
‒ Что? ‒ Томирис увидела на платке два очищенных каштана, от которых исходил приятный печёный запах.
‒ Это валентские каштаны. Валентцы их обжаривают и едят. Странно, правда? Наши есть невозможно – гадость редкая.
Томирис отрицательно мотнула головой и вдруг услышала:
‒ Их принесла мне Ташья. Сказала, что купила у какой-то торговки…
‒ Ташья была у тебя?
‒ Да, прибегала вчера, ‒ Тихоня убрал в карман каштаны, пригладил взъерошенную бороду и обратился к племяннице её родовым именем: ‒ Ива, я всё знаю.
Томирис почувствовала, как в груди всё вновь заклокотало. От щемления в сердце бросило в жар и, сжавшись в кресле, она спросила:
‒ Так значит, Ташья… она?..
‒ Да, ‒ подтвердил дядя. ‒ Но не держи на неё зла. Это всё я. Я один. Ты должна уяснить, Ива, я всегда – слышишь? ‒ всегда на твоей стороне.
Томирис откинулась на спинку и более не сдерживаясь, заплакала.
‒ Дядюшка… Как он мог? Почему?!
Не прерывая хлюпаний племянницы, Тихоня спокойно выждал, когда та немного успокоится. Поплакала – так даже лучше.
‒ Ива, ‒ обратился он, когда увидел, что дочь младшей сестры способна слушать, ‒ теперь поговорим спокойно и вдумчиво. Готова?
‒ Да, ‒ напоследок хлюпнув носом, выдавила племянница.
‒ Во-первых, запомни: после нашего разговора ты должна вести себя естественно.
‒ А как естественно? И как не естественно?
‒ Веди себя, как будто ничего из того что я тебе расскажу, ведать не ведаешь, знать не знаешь. Ясно?
Томирис пожала плечами.
‒ Дядя, это так сильно может на меня повлиять?
‒ Может.
‒ Да?! ‒ вспылила Томирис, ‒ Да что может повлиять сильнее намерения моего отца выдать меня за хеонского хряка? За сартвеша! Сартвеша!
‒ Ты когда-нибудь видела сартвешей вживую?
‒ Нет, ‒ мотнула головой царевна. ‒ Но я рассматривала рисунки в книгах по землеописанию и в сборнике описаний заарских рас. Это немыслимо…
‒ Я видел эти рисунки, ‒ согласно закивал Тихоня, ‒ представляю, что ты себе навоображала…
‒ Намереваешься меня уверить, что они не такие противные… не такие… отвратительные?
‒ Нет. Вовсе нет. Действительность ещё хуже. Я-то с ними повоевал…
‒ Ещё хуже? И мой родной отец сосватал меня этим дикарям?! Это даже не предательство… это…
Томирис потупила взгляд, упрямо поджав губы. А Кадар размышлял, что девочка, не смотря ни на что, не сдаётся. Только бы глупостей не отчебучила. Любому терпению, как известно, есть предел. И предел этот нашёлся даже у Кадара Тихони, давно ненавидящего отца Ивы Равара-седьмого, не без оснований подозревая и его самого, и новую царицу Ирлу в смерти младшей сестры. Он годами терпел ради Ивы, носившей для всех итранское имя Томирис, но теперь наступала пора воздавать убийцам сестры сторицей. И если бы Иву выдавали за какого-нибудь юношу из знатных артанских родов Хирканы, Кадар бы терпел. Терпел бы и продолжал служить царю Равару на совесть. Даже если бы Иву выдавали в нарушение заветов за наследника из знатного рода рундов – и тогда бы Кадар терпел. Но можно ли не противиться явному безумию, когда царевну отдают в Хеон? Стать женой наследного первенца царицы Дементии! И никто среди знати при дворе даже не воспротивится воле Равара. Государственная целесообразность и царёва благосклонность ‒ особенно благосклонность! ‒ возьмут верх над здравым смыслом и древними заветами. И всё это будут оправдывать тем, что через Томирис хирканский двор будет влиять на Хеон, что через такое влияние будет проторена дорога для проповедников Лучистого, и что хеонский царевич – не так уж плох, он внешне вполне человек, ведь его отец был пленённым тысячником из знатного рундийского рода. А то, что царица Дементия после зачатия от него съела его же – отца своего сына – об этом болтать не посмеют.