А сойдя с последней ступени, Томирис только теперь вяло заметила, что оказалась на каменной площадке. Чёрный камень был выложен странными и непонятными узорами, оставившими её равнодушной к ним. Зрение туманилось и царевне казалось, что стены здесь состоят из дымного марева, исходящего от множества жаровен. Они стояли так плотно, что порождали видимость правильной округлости, широко охватывающей всю площадку.
Какие-то движение впереди приковали её внимание. Томирис не удивилась, когда через полсотни шагов распознала в шевелящихся предметах отца и брата Сура. Не удивилась, но должна бы была. Но сейчас её бы ничто не удивило. Отец и Сур, через несколько пройденных ею шагов, оказались облачёнными в одинаковые накидки, расшитые неразличимыми для её глаз золотыми узорами. Чуть погодя Томирис поняла, что за членами её семьи стоят незнакомые мужчины и женщины. На них те же накидки. И все они вместе выстроились вокруг какого-то таинственного изделия, очень похожего на алтарь.
Голос отца, что донёсся до Томирис, показался далёким и одновременно близким. И неразборчивым. Не распознав ни слова, а тем более и смысла сказанного, царевна отстранённо отметила, что тело само выполняет приказ извне. Следя за огнём свечи, она вошла в круг и стала на колени. И все собравшиеся дружно принялись что-то петь. Ей казалось, что голова её окунута в воду, а поют над водой – звон, стоявший в ушах, теперь сливался с гулом песнопения. Непонятного, но завораживающего.
Так она стояла на коленях и слушала пение, пока оно не смолкло. Терпение тут было ни при чём, просто так надо. Надо будет, она прождёт хоть тысячу лет. Её не искушали ни любопытство, ни страх. И никаких хотений: ни оглянуться, ища взглядом Сура или ещё кого-то, ни осмотреться по сторонам. Но когда где-то впереди начали медленно открываться створы ворот, Томирис, не зная почему, уставилась на них. В мерцающем свете жаровен на каждой из воротиц золотом блистал знак Иги-Мара – лишённый всяких вычурностей крест, покоящийся на Пупе Заара. Пуп был изображён точно так же, как его изображают у идолов Кайвана. Вокруг знака Царя Пекла – по всей поверхности каждой воротицы теснились неразборчивые из-за тумана в глазах узоры. И когда ворота, наконец, открылись, Томирис поняла, что вокруг неё вновь что-то поют. Из ворот вышла Ирла, но не в накидке, а в жёлтой ризе с красными лентами и в головном уборе, сильно напоминающем древний шлем. В руках царица держала золотой поднос и златую чашу. И только дождавшись окончания пения, она прошествовала к каменной подставке, высотой доходящей ей по грудь. Подставка привлекла внимание Томирис своей грубой простотой или, может быть, просто глаза не так уставали, если смотреть на неё. На лицевой стороне подставки пребывал врезанный в камень шестилепестковый цветок из всё того же золота. Над цветком золотой Озар, а по бокам золотые серпы Коранты и Урдана. Это был знак Илаши. И вновь Томирис отстранённо отметила, что распознание знаков Царя Пекла и Воеводы пекельных воинств не удивили её. Не прошло и года, как об этих знаках она узнала от Тихони, занимавшимся её образованием гораздо глубже остальных наставников и зачастую выходя за рамки общепринятого. Где-то на задворках сознания вспыхнула и погасла мысль, что надо отсюда бежать. Бежать изо всех сил! Но мысль испарилась и забылась.
…Томирис очнулась, когда в её сознание стал вклиниваться голос мачехи. Ум вязнул в какой-то липкой паутине, но царевна всё же сообразила, что выпадала из действительности, а вот теперь всеобщее внимание сосредоточено на ней одной. Кажется, будто Ирла спрашивает её о каком-то согласии. Смысл слов мачехи стал, наконец, понемногу доходить до Томирис. Ирла спрашивала о согласии приобщиться к избранникам Великой Владычицы. Согласие? Приобщение? С огромным напряжением Томирис попыталась постичь общий смысл происходящего здесь. А язык уже сам изрёк: «Да!»
Ответ, сорвавшийся с её уст, волной разнёсся по округе. И спустя миг вновь началось песнопение. Такое же гулкое и неразборчивое, как доселе. Томирис даже не пыталась вникнуть в смысл камланий. Она пыталась понять, почему сказала своё «да». И вот смолкло песнопение. Ирла спустилась по трём ступеням с возвышения, держа в одной руке поднос, а в другой чашу.
‒ Тогда прими причастие, о новоизбранная служительница Госпожи! ‒ возгласила мачеха, протягивая падчерице поднос. ‒ Вкуси же жертвенную плоть, что олицетворяет божественную Плоть самой Владычицы!