Рука царевны потянулась к подносу. Пальцы нащупали что-то тёплое и мягкое. Ухватили. И вложили в рот. Томирис жевала поданное причастие и, только проглотив, поняла, что это приваренное мясо.
А Ирла уже подала ей чашу со словами:
‒ Вкуси же и жертвенную кровь, что олицетворяет божественную Кровь самой Владычицы!
Крепче сжав свечу в кулаке, Томирис взяла тяжёлую чашу и отпила тёплое содержимое.
Она уже не воспринимала, как Ирла обходит с подносом и чашей всех собравшихся, как после всеобщего причащения вновь последовало песнопение. В голове расползался туман, обволакивая вялые и несвязные мысли. А потом в глазах потемнело…
Она шла по незримой дорожке, сотканной из света звёзд. Шла мимо серых, неясных теней, мимо багряных и угольно-чёрных материй, в коих обитала странная жизнь. Изредка где-то в стороне мелькали необычайно красивые облики чьих-то сущностей, но если Томирис успевала зацепиться за них взглядом, за внешней красотой проступала их внутренняя неполноценность. И откуда-то всё время доносился мрачный голос, певший завораживающую в своей заунывности песню без слов. Дорожка иногда делала плавный изгиб и тогда показывались «пятна». Томирис так называла про себя расплывчатые в очертаниях неправильные вихри, что норовили притянуться поближе к звёздной тропе, но их держала какая-то неведомая сила. Сколько уже пройдено, царевна не знала. Как не знала и времени, проведённого в пути. Тут просто не было времени – совершенно никакой упорядоченной круговерти или осмысленной повторяемости. Не знала Томирис и того, куда же ведёт дорожка. Только голос неустанно пел свою заунывь, вселяя в душу тоску и равнодушие.
Потом, неизвестно когда, Томирис сошла с дорожки. И пошла в направлении багряных теней. И впервые перед ней открылся созданный из камушков сложный и прекрасный в своём совершенстве город, наполненный множеством домов и улочек, садов, мостов и храмов. Самые островерхие из строений доходили ей до пояса. Казалось, город был игрушечным и построило его какое-то усидчивое дитя. Но если приглядеться, город был как настоящий, не хватало только жителей и кипящей в нём суеты.
Томирис оторвала взор от игрушечных построек, поглядев вдаль, где виднелись багряные тени. Город загораживал ей путь. И тогда Томирис ударила ногой в стену. Брызги мелких камушков унеслись к домам и дворцам, пробивая крыши и круша стены. Томирис прошла в пробитую брешь и устремилась вперёд, снося и сметая всё на пути. И уже оставив за спиной завалы обломков, услышала полный досады всхлип.
Она обернулась. У полуразрушенного города стоял некто с неуловимым обликом. И плакал.
‒ Зачем? ‒ вопросил он её.
‒ Потому что я могу, ‒ ответила Томирис.
И отвернулась. Ей надо было добраться до багряных теней.
Когда она открыла глаза, то не сразу признала потолок своей спальни. Сухость во рту и озноб терзали тело, кости ломило и выкручивало. Она вяло пошевелилась, надеясь найти положение поудобней, но это не помогло.
‒ Проснулась? ‒ где-то рядом донёсся участливый голос Ташьи.
Томирис повернула голову на голос и увидала служанку, что сидит подле её ложа. Лицо Ташьи было осунувшимся, под глазами тёмные круги.
‒ У тебя жар, ‒ сообщила Ташья, протягивая кандею. ‒ На, попей.
Томирис благодарно прильнула губами к посудине, в несколько глотков осушив кандею. Это была простая чистая вода – как раз то, что надо!
‒ Какой теперь день? Который час? ‒ спросила она.
‒ Второй день Блеклого Урдана, ‒ отозвалась Ташья. ‒ Вечереет.
Второй день? Томирис содрогнулась. И тут её накрыли воспоминания о проведённом обряде. Память неохотно выдавала какие-то мутные образы, хотя те и были последовательны. Царевна вспомнила главное – она теперь стала приобщённой. Служительницей Великой Госпожи!
Томирис оцепенела от охватившего её ужаса.
И только настойчивое тормошение Ташьи привело её в чувство.
‒ Помоги мне… ‒ она вцепилась служанке в плечо. ‒ Неси таз!
Ташья стрелой вылетела из спальни. Отсутствовала не долго, вернувшись с большим медным тазом.