‒ Ставь тут! ‒ Томирис указала на пол, рядом с изголовьем ложа. ‒ И отвернись. Я должна вырвать… Мне надо избавиться от этой мерзости…
Два пальца в рот ‒ ногти бесполезно царапали горло. Было противно, но Томирис упорствовала. И вот, наконец, содержимое желудка полезло вон.
Устав и плохо видя от навернувшихся на глаза слёз, царевна успокоилась только тогда, когда поняла, что ничего более кроме желудочного сока уже не полезет. В желудке пусто, но ведь что-то уже разнеслось вместе с кровью! Томирис обуяло ощущение, что она вся теперь осквернена несмываемой гадостью. Да разве смоешь грязь, растворённую изнутри? Мысли, будто стремясь окончательно дотерзать её, настойчиво крутились вокруг принятого причастия. Томирис давила свой страх, как могла, но всё же ледяные иглы всё крепче и крепче впивались в сердце и сжимали горло. Что же теперь будет? Она не знала, но понимала, что ничего хорошего. И почему-то вдруг вспомнились причащения в храмах Кайвана, резанув по душе своей похожестью. Ведь, как велеречиво возглашали храмовники Лучистого, лепёшки – это Плоть Кайвана, а вино – Кровь. Томирис пыталась вспомнить, когда же последний раз причащалась в храме Царя Света. Но точно вспомнить не получалось, выходило, что Корант пять или шесть назад.
‒ Как я сюда попала? ‒ спросила она.
‒ Я только видела, как ты сама вошла в покои. Я помогла тебе дойти до спальни и уже спящей уложила на ложе. Ты ничего не помнишь?
‒ Нет, ‒ прошептала Томирис.
‒ Я расспросила стражников, по их словам, тебя привела Ветла.
‒ Ветла?
‒ Да. А пока ты спала, я порасспрашивала сотника Луга ‒ он как раз посты обходил ‒ с кем ты вчера покидала покои. Так вот, он ответил, что ты сама выходила.
‒ Ничего не помню…
‒ Это всё дурман… Томирис, я попросила Луга заглянуть в твоему дяде…
‒ Он придёт?!
‒ Я не знаю, возвратился ли он во дворец…
‒ Возвратился!
Томирис и Ташья повернулись на голос. Тихоня вошёл в спальню и внимательно изучал племянницу.
‒ Дядюшка! ‒ на устах Томирис заиграла улыбка, а по щекам пробежали слёзы.
‒ Молчи, Ива! ‒ Тихоня подошёл к ней и уселся на постель. ‒ Я уже вижу, что с тобой сотворили. Луг сообщил, что ты занемогла и я заподозрил неладное. Прихватил кое-что. Не напрасно, как видно.
Дядя положил ладонь ей на чело. Следом вытащил из складок одеяния тёмный пузырёк и откупорил затычку.
‒ На вот, выпей!
Томирис присосалась к горлышку, как к бесценному дару. Зелье было противно тёрпким и жгуче-горьким. Но она опорожнила весь пузырёк до дна.
‒ Сейчас тебя ещё раз стошнит. Основательно.
‒ Хорошо бы… ‒ она чуть не ойкнула от пришедшей мысли. ‒ Дядя, а если узнают, что ты был у меня?
‒ Об этом не беспокойся, ‒ отмахнулся Кадар. ‒ Для всех я всё ещё в нижнем городе. Только Луг знает, что я тут. Остальным я отвёл глаза.
Дальше Томирис ни о чём уже не могла думать, её поглотила рвота. Это длилось долго, до надсадной боли в лёгких и животе. А когда всё закончилось, Ташья протёрла ей рот платком и освежила лицо влажным полотенцем.
‒ Ну вот… ‒ невесело улыбнулся Кадар. ‒ Почти хорошо. Что-то, конечно, уже впиталось в кровь…
‒ Я что теперь… ‒ зашептала Томирис, но дядя перебил её:
‒ Молчи! Не накручивай себя. И не вздумай себя винить – это очень цепкий крючок в умелых руках. В свершившемся не было твоего умысла – это главное. Теперь так: пореже вылазь из покоев, сказывайся больной и чаще спи. У тебя горячка. Жар – это естественно. Идёт перестройка силовых полей тела. Так что, твоё самочувствие никого не удивит. Конечно, тебе придётся общаться с роднёй, но они теперь будут чувствовать в тебе свою. Так что веди себя спокойно.
‒ Свою… ‒ убито повторила Томирис.
‒ Да, свою, ‒ развёл руками Тихоня. ‒ Но не бойся, через Коранту-две всё минёт – связь с Пеклом без подпитки людоедством или обрядами развеется. Главное, надо быть сильной и ничего не бояться.
‒ Я постараюсь…
‒ Не «постараюсь», а «должна»!
Томирис кивнула, поджав губу. И случайно нащупала на груди что-то твёрдое. Вытащила за цепочку из-под платья и рассмотрела. Это был золотой оберег с большим тумпазом чистейшей желтизны. Камень будто сам по себе испускал искорки света, а те играли на его гранях россыпями огоньков. Томирис совсем не помнила, как у неё на шее очутился этот оберег, но почему-то помнила слова мачехи, для чего он предназначен.