‒ Томирис, ‒ мягко проворковала царица Ирла, ‒ тебе же весь двор завидовать будет. Давно уже не тайна, что в Хеоне власть передаётся по женскому роду, а у Дементии из всех детей выжил только один… Понимаешь?
Томирис кивнула. И подумала, что уличные шлюхи продают себя ради выгоды своих хозяев, а хирканскую царевну отдают в Хеон ради выгоды престола. И в чём тут разница?
Тихое, давно привычное тиканье часов-ходиков было тем единственным, что нарушало предутреннюю тишину. Томирис открыла глаза, пытаясь уцепить в памяти ускользающие сонные образы. Потуги оказались тщетны – по-доброму успокоительные ночные видения развеялись без остатка, бросив царевну наедине с нахлынувшими тяжёлыми мыслями. Мыслями о решении отца.
Ночная мгла, словно разлитая из неведомого волшебного сосуда по всей опочивальне, не была уже беспроглядной. Сквозь занавешенные тонкими занавесями окна в спальню проникало достаточно света – верный признак, что ночные сумерки через час-полтора окончательно развеются. Царевне надоело лежать, юное тело просто требовало подвижности. Взгляд сам собою остановился на последних – самых ярких звёздах и гнетущие мысли до времени ушли. Всласть потянувшись, Томирис ступила на ворсистый ковёр, пошарила ногой в поисках тапочек, но так и не найдя их, пошла босяком к окну. Тепло ковра сменила прохлада половиц, показавшаяся особенно приятной обнажённым ступням. Длинная, из тончайшего шёлка ночная рубаха не стесняла движений; юная царевна, не смотря на пережитое вчера потрясение, чувствовала себя сейчас легко и свободно. Она не смогла бы объяснить отчего так происходит, возможно в какой-то мере продолжала смотреть на мир детскими глазами, а быть может её поддерживала надежда, вызванная загадочным обещанием Тихони.
Отдёрнув занавеску, Томирис прильнула к окну, сквозь стекло рассматривая ночной сад, прилегающий к северному крылу дворца, где располагались царские покои. С высоты второго яруса ухоженные деревья, цветники и кустарники казались из-за сумерек смазанными, их не тревожил даже лёгкий ветерок. Томирис посмотрела на ночное, начинающее всё больше светлеть, небо. Вот в вышине ярко светит Коранта – большая луна, в которую, как изложено в Писании, Лучистый вдохнул жизнь на заре Сотворения. Вот у самого края неба, где оно уже сливается с далёким лесом, тускнеет безжизненная Реолия – одна из земель, как и Заар, извечно бредущая по кругу вокруг светила. А вот и багровеющий, будто налитый кровью Урдан – меньшая из лун, оббегающая Заар всего за девять дней. Сегодня наступал четвёртый день его кровавого облика, следующая девятидневка будет «мрачной», когда Урдан станет почти что чёрен. А затем его лик станет «блеклым», а после «светлым». Так устроил Лучистый, что четыре облика Урдана длятся один круг Коранты, а временные зазоры в малых урдановых кругах столь ничтожно малы, что все «лишние» сроки и миги только за восемь лет набегают в отдельный день. Год же, наделённый дополнительным днём, прозван високосным. Томирис всегда нравились уроки звездочтения, с самого детства она завороженно любила рассматривать развёрнутые полотна небесного свода, испещрённого россыпями далёких и близких звёзд, отмеченного путями соседних миров, что вращаются вместе с Зааром вокруг солнца. Знала, что многие и многие звёзды на Дневной Стороне её родного мира никогда не видны, а самые яркие, сложенные в узоры созвездий, в отличие от лун, исчезают с небес под утро. Но если бы только могла проникнуть взором за край небосвода, то там привычные созвездия предстали бы совсем иными красками, более насыщенными и захватывающими дух. Там, за краем неба, небесная твердь кажется настолько тёмной, что звёзды, луны и земли предстают самоцветами, а пространство меж ними настолько плотное, что рождает обманчивое впечатление пустоты.
Последняя из искорок, что отыскалась на небе, ‒ Леда. Томирис смотрела, как та мигала зеленью и голубизной, и думала, что сестра Заара тоже живая. Вспоминались старинные полотна Леды – этот мир был полон обширных морей и тысяч островов, но главное, что отличало Леду от брата, у неё не имелось Ночной и Дневной сторон, мрак и свет равномерно чередовались по всей поверхности этого далёкого, но всё же близкого мира.
Мечтательно вздохнув, Томирис уселась на стул подле зеркала. Взяла золотой гребень и принялась расчёсывать золотистые пряди. Глядя на себя в зеркало, почти не различала отражаемых черт – сумрак скрывал особенности лица, казавшего сплошным бледным пятном. Стояла тишина. Тиканья ходиков царевна не воспринимала.