Так было задумано. Но замыслам служителей Илаши помешало убийство Харана Элорского и подброшенная голова его двойника. Кто бы это ни сделал и какие бы цели ни преследовал, его вмешательство, в конце концов, сорвало покров тайны с замыслов пекельщиков. И вот теперь Перст Веры пребывал под стенами Хирканы, дабы собственноручно осуществить развязку и тем самым перелистнуть очередную страницу в бесконечной книге противостояния Света и Тьмы.
Коршун тронул поводья, когда хвост последней сотни Трирогов заходил в настежь распахнутые ворота. Полковник Дузай действовал строго по приказу: половина его полка скорым шагом просквозила по нижнему городу и, войдя в высокий, закупорила все улицы, примыкавшие к стану конной стражи. Трироги держались на расстоянии перестрела – то бишь дальности выстрела из лука, и ни при каких обстоятельствах не должны были подстрекнуть всадников Горная Оринского к нападению. Ещё пять сотен Трирогов также проскочили через захваченные светоносцами врата между высоким и нижним городом и, совершив широкий охват, окружили все подступы к царскому дворцу. Следом за конниками входила пехота. Оба полка состояли из уроженцев столичного уреза, многие родились и выросли в Хиркане и потому острее других восприняли воззвание Святого Престола. Их устремлённость можно было понять – ведь твоему родному городу грозит не только превращение в сожжённые развалины, он вот-вот станет очагом мирового бедствия. И потому тяжёлые латники и лёгкие вспомогали следовали по пятам конницы, чтобы поскорей достичь отведённых им рубежей и затем взять на щит рассадник пекельной скверны. Пехота шла брать дворец. И Коршун рассчитывал ею перемолоть основные силы верных Алостру стражников.
И вот, проскакав по притихшей столице, Перст Веры получил, наконец, возможность издалека обозреть затаившийся дворец и защищающие его стены. Сама по себе царская обитель являлась хорошо укреплённой крепостью. Не смотря на все внешние украшательства и изыски зодчества, взять её с наскока – задача не из простых. Но в теперешних обстоятельствах, к слову умело созданных во многом и благодаря стараниям Коршуна, защитникам не приходилось рассчитывать на сколь-нибудь долгое сопротивление. Понимали ли это верные Алостру воины? Должно быть понимали. И всё же сделали свой выбор. И за него им предстояло расплатиться жизнями, Коршуна не волновали причины их выбора.
Пехотинцы, между тем, готовились к бою. Латники деловито проверяли облачение и подбадривали друг друга незамысловатыми шутками, иные из них уже стаскивали осадные лестницы; отовсюду доносился стук молотков – это под присмотром опытных осадчих достраивали передвижные осадные щиты и баран для пробития ворот. Готовились к бою и вспомогатели. Первые их отряды сейчас грузились в орденские и войсковые виманы, чтобы в разгар приступа высадиться в тылу врага. Из сорока шести виман, разбросанных по всей стране, в распоряжение Коршуна удалось собрать только двенадцать. Можно было бы и побольше, но для высадки годились лишь Ястребы, способные брать тридцать с небольшим бойцов. Был ещё и десяток орденских виман, на него грузилась и лёгкая пехота, и отряды чтящих.
Внимание Коршуна привлекли двое всадников, что направлялись к нему сквозь расступающуюся пехоту. Чуть впереди ехал брат Коготь, сейчас он был в полном боевом облачении со знаками зрящего на доспехе. За ним следовал Даван Корин – царский конюший, пожалуй, самый влиятельный военачальник в стране. Ещё на военном совете, что состоялся минувшей ночью, воеводе всех конных войск Коршун поручил руководить взятием дворца. Сам же Коршун, уже восстановившийся и под завязку накачавшийся силой после приснопамятного обряда, осуществлял общее руководство. И сейчас, глядя на сурового и задумчивого Корина, умелого военачальника с огромным боевым опытом, Перст Веры ощутил к нему некоторое благорасположение. Даван Корин происходил из немногочисленной в хирканских пределах рундийской знати, его род управлял немалым по площади урезом, а должность конюшего – это почти недостижимая вершина служебной лестницы. За Корином стояло множество не только рундийских родов, но и артанских, его связи и влияние трудно было переоценить. И то, что он лично вызвался участвовать в свержении Равара, являлось показателем общего настроения знати Хирканского Царства. Он был их олицетворятелем и знаменосцем.