И после сей краткой речи, усиленной старанием Коршуна, воины осенили себя знаком Лучистого. И молча в прежнем порядке двинулись туда, где их ждали ощетинившиеся совнями, мечами и топорами верные Равару стражники.
Коршун смотрел на проходящих латников с ледяным спокойствием. Он чувствовал их разгорячённый боем настрой и непоколебимость в своей правоте. Это же он чувствовал и в душах окружившей его четвёрки бойцов брата Рела. Они ждали возможности вступить в бой. Как знать, может быть и им доведётся.
…Когда Коршун вошёл во дворец, сражение за него понемногу затухало. Удушающее кольцо воинства Света сжималось всё плотнее и плотнее, ещё продолжались затяжные стычки и короткие яростные схватки, ещё лилась кровь и возносились в сердцах проклятья. Но общий исход был ясен: алострцев вот-вот добьют и настанет черёд самой главной сегодня битвы. Битвы, что загремит глубоко под Хирканой – в доселе тайных подземельях, где в богомерзком укрывище уже начали творить нечестивый обряд слуги Илаши.
Коршун проходил по залитым кровью залам. Здесь пало много воинов. Вповалку лежали латники и вспомогатели, стражники и чтящие. Попадались и тела колдунов. Их невозможно было опознать, настолько их изрубили. Несло дымом, смердело кровью. Звуки сражения ещё наполняли дворец. Последние защитники удерживали входы в подвалы и престольный зал. Перст Веры направлялся к престолу. Оттуда выходил кратчайший путь к царским покоям. Он знал, что потаённый спуск в подземелья находится именно там.
Бой за престольный зал подходил к концу, когда Коршун, наконец, достиг его. Он скользнул взглядом по завалам павших. Казалось, из-за тел и крови не видно было змеиного камня, что покрывал ещё недавно величественный зал. Кучка ‒ не более двадцати бойцов, в иссечённых доспехах, раненых и без щитов, что давно были разломаны ‒ дралась в окружении. На них напирала лёгкая пехота, подвижная и вёрткая. Лёгкие кольчуги и кожаные брони сейчас выигрывали у тяжёлых лат, что носили смертельно уставшие алострцы. Вперемешку со вспомогателями дрались чтящие, они тоже носили лёгкую броню. А с тыла с алострцами сшиблись их однополчане – в таких же доспехах и расцветках, с теми же остроконечными шлемами, увенчанными пучками перьев, но с белыми повязками на плечах. Рубились жестоко, до последнего удара сердца. Никто не давал пощады и не просил её. А когда добили последних защитников царя, Коршун наблюдал, как расступились вспомогатели и чтящие. Стражники с белыми повязками мрачно осматривали лица своих убитых однополчан. И двое из них, не произнеся ни слова, а только обменявшись кивками, проткнули друг друга мечами. И замертво рухнули у подножия позолоченного престола Алостра.
Когда самые чёрные, самые страшащие опасения вдруг сбываются, да так, что они кажутся не такими уж страшащими и чёрными, остаётся лишь одно – попытаться не сойти с ума. Ведь то, что пришло следом, оказалось во сто крат хуже. Доселе просто не представимым.
Всё существо Томирис затаилось подобно мелкому беспомощному зверьку, мимо которого разгуливают самые ужасные и голодные хищники. Не спрятаться и не убежать. Только робкая надежда, что им сейчас не до неё. Собственно, так оно и было. Она этого не понимала, но чуяла.
Она не знала, как глубоко под землёй находится, знала только, что эти подземелья, куда её привели по бесконечно долгому спуску, расположены где-то под Хирканой. Да и важно ли где именно? Может даже и не под дворцом. Царевна не понимала, но ощущала, что вся толщь земных пород, что отделяет её от привычного мира, надёжно гасит все здешние излучения. Излучения, что давили её тело и давили её существо. Излучения, воспринимаемые ею как тяжеловесная уплотнённая Тьма. Излучения Пекла. Даже дышать она могла через усилия, будто грудную клетку сдавили невидимые обручи, сжавшие так, что попросту не хватало воздуху. Вдобавок шумело в ушах, а в груди не проходило терзающее чувство тревоги. Но самое главное, спустя какое-то время Томирис стала замечать, как вокруг неё словно проступил тусклый кокон, а в ней самой, под натиском сероватых и хладно-белых потоков, блекли слабые жёлто-красные и зеленоватые отливы. Ещё и противное, грязно-мутное марево колыхалось в ногах. Она догадалась, что странное разноцветье как-то связано с нею, но не поняла ни его качеств, ни почему вдруг стала видеть его. Подумала только, что может быть из-за оберега или оттого, что всё её нутро пропиталось-таки какой-то дрянью после причащения. Подумала и тут же забыла. Лишь восприняла своё разноцветье как данность. И безо всякого любопытства, с невозмутимостью стороннего наблюдателя впервые по-настоящему осмотрелась.