И Томирис шла за Моэблохом подобно обезволенной добыче под взглядом змея. Шла чуть не спотыкаясь, боясь даже подумать о чём-то. И немного очнулась, когда жених привёл её к жертвеннику, где у подножия высокого и искусно изваянного истукана возлежал золотой алтарь. Не сразу, но Томирис всё же поняла, что истукан изображал некую деву-воительницу. Бесстрастный лик её словно наблюдал за происходящим у алтаря, а сама она, казалось, готова была сшагнуть с возвышения. Здесь же, у алтаря, пребывали и отец с мачехой, и Сур с Ветлой. Был ещё и троюродный дядя Одвар Триум с какими-то незнакомцами. Томирис не понимала сути, но видела, что они начинают обряд.
Бесчувственной куклой она стояла в отдалении, когда разносились камлания. В словах и произнесении она чуяла явственную чуждость Миру Живых – миру овеществлённой плоти. Она не понимала смысла, язык творимых мрачных восхвалений не был ни древним языком, что преследовали по всему Заару светлые верослужители, ни уж тем более священным итранским языком. Не был он похож и хотя бы на исковерканное наречие какого-нибудь дикого племени. Но вот ‒ постепенно, ‒ когда размеренность камланий подчинила царевну и её тело само по себе стало поколыхиваться, подстроившись под звучание мрачного песнопения, до её сознания стали доходить заложенные смыслы. Здесь славили древнюю Предвечную Тьму. Славили потоки Сил, коими она порождала Жар Сотворения. Увы, Томирис понимала лишь слова, но не способна была постигнуть сокрытого за ними. Ни Искры, рождённые из Пустоты, ни извечный Голод Вселенной не вселяли в неё того трепета, с коим исполняли свою песнь творящие обряд.
Но настал срок и зазвучали иные хваления. И тогда Томирис похолодела внутренне, с подспудным ужасом наблюдая, как к алтарю ведут обезволенных закланников. По виду, это были рабы, быть может скупленные где-то на невольничьем рынке. Быть может и в Хиркане. Крик, что рвался из груди царевны, так и застрял у неё в горле, сдавленный невидимой дланью царящей тут Тьмы. Кровь щедро лилась на злато алтаря. Но не Моэблох закалывал, как того ждала Томирис, а кто-то из незнакомцев. И все – отец, мачеха и Сур с Ветлой продолжали камлать вместе с другими. Жертвы сами подходили к обагрённому алтарю. И среди них Томирис с дрожью в теле узнала вдруг Одноглазого. Полковник пешей стражи был наг и, как и все закланники, не понимал происходящего. Он сам возлёг на чавкающий от крови алтарь и сам открылся кривому, слабо заточенному ножу. И умирал в мучениях.
А бесчувственная кукла Томирис всё продолжала стоять, слушая и слушая, как славят Восставшую из Бездны. Как славят богиню, идущую на зов к Великим Вратам. Идущую из мира Нижнего Света и Нижнего Огня. Сердце Томирис будто сковало льдом. Но то была её защита. Только так она могла пережить то, что открылось её очам. Только так она удерживала себя от соскальзывания за грань страстей и безумия. Она просто не думала об участи жертв. Не имела сейчас права думать о них и о воеводе Арине Одноглазом. Она надёжно впитала уроки Тихони и в голове царевны не проскочила ни одна мысль. Только отстранённое созерцание. И если бы не те давние уроки дяди Кадара, трудно сказать, что стало бы с Томирис во время обряда. Ведь он больше года от неё добивался, чтобы племянница сперва научилась ни о чём не думать, потом чтобы это происходило сколь угодно долго, а потом и чтобы она в этом состоянии могла производить какие угодно действия.
И сейчас Томирис стояла в полном отрешении. Стояла даже когда закончились закланники и изменились камлания.
Она не заметила даже, как к отцу подошёл один из львов и что-то сообщил. Не сразу поняла, что отец, по знаку одобрения Моэблоха, отлучил Сура от обряда и направил к ней.
Только когда брат затряс её за руку, Томирис немного очнулась.
‒ Идём же! ‒ тянул её Сур. ‒ Отец приказал нам уходить тайным ходом из города!
На непослушных ногах царевна поплелась за братом. Если б только могла, то побежала бы отсюда во всю прыть. Но просто не доставало сил. И даже плетясь, волоча негнущиеся ноги, Томирис остро чувствовала взгляд в спину. Ей хотелось уйти, не оглядываясь, только бы не видеть лишний раз проклятый алтарь за спиной. Хотелось бы, но взгляд в спину прожигал и заставил-таки обернуться. Это был взгляд Моэблоха. Он просто смотрел на неё. Безмолвно. Чтобы невеста поняла. И она поняла – не стоит даже пытаться бегать от него.