Наконец, когда поблекли краски дня и солнце устремилось за горизонт, усталые чаакообы, помощники жреца накома, вывели из бани Кукульцина. Глиняными черепками они нанесли синюю краску на себя и на тело жертвы и потащили изможденного чилама к жертвенному алтарю. На вершине пирамиды их уже поджидал наком Ош-гуль. Раскрашенный, как и его жертвы, в синий цвет, палач не выглядел утомленным, несмотря на то, что вот уже почти десять часов орудовал ножом из обсидиана, вспарывая животы и отрезая конечности несчастным.
Синяя краска уже не могла скрыть его багровых от спекшейся крови рук. При виде своего врага Ош-гуль оживился. Он приготовил для Кукульцина самую изощренную пытку. Увидев в его руках палочку для наматывания кишок, Кукульцин изменился в лице, казалось, мужество оставило его, но гордый чилам, не проронив ни слова, лег на жертвенный алтарь. Крепко держа его за руки и ноги, чаакообы приготовились к пытке. Ош-гуль наклонился над Кукульцином и, с наслаждением глядя своей жертве в глаза, осторожно, словно нехотя, ткнул ножом в живот.
Кукульцин, как будто только и ждал этого момента, превозмогая боль, стал нашептывать заклинания. Наком испуганно отпрянул от своей истекающей кровью жертвы.
— Сперва я должен был вырвать твой поганый язык! — он слышал о таком заклинании, когда с первой каплей крови душа покидает свое тело и может укрыться в другом. Но для этого ей нужно отыскать знак, ту самую «путеводную звезду», которая поможет ей проделать этот путь. Не сделай она этого в короткие сроки или не успей жрец прочесть заклинание до конца — и душа погибнет.
Ош-гуль невольно огляделся в поисках такого знака. В глазах у него запестрело от нарядов гвардии правителя.
Время работало против него, надо было срочно что-то предпринимать. Решение пришло быстро. Ош-гуль вытащил из плоти обоюдоострый нож и занес его над головой.
На мгновение от острой боли у Кукульцина помутнело в голове, но, проделав над собой нечеловеческие усилия, он продолжил бормотать заклинания. Резким движением наком вскрыл своей жертве грудь, свободной рукой вырвал сердце и, еще трепещущее, поднял высоко над головой. Внизу послышался одобрительный гул толпы.
Вид бездыханного тела своего врага не радовал палача. Не этого ждал от казни молодой колдун, слишком рано начал он праздновать свою победу над Кукульцином, и теперь долгожданный триумф превратился в тягостное, тревожное ожидание того, что, возможно, противостояние желтых и черных магов со смертью чилама еще не окончилось.
— Надеюсь, ты не прочел заклинание до конца? — прошептал Ош-гуль, глядя на бездыханное тело Кукульцина. И словно в ответ на свой вопрос он услышал слова маленького Тутуль-Шива, все это время безмолвно сидящего рядом со своим отцом:
— Мой Светлейший отец, наш новый наком слишком несдержан. Кукульцин был великим чиламом и твоим достойным врагом, но он быстро умер, и я боюсь, боги не смогли по достоинству оценить твой щедрый дар.
Ах-Суйток с гордостью посмотрел на своего сына.
— Ты быстро взрослеешь, Тутуль-Шив, — и, повернувшись к накому, произнес: — Даже мой малолетний сын справился бы с этим лучше, чем ты.
Ледяной тон Ах-Суйтока заставил побледнеть горепалача.
— Не скажу, что тебя нам будет недоставать, как сейчас уже недостает мудрого Кукульцина.
— Пощади, о великий, — только и смог вымолвить Ош-гуль, упав ниц перед троном халач-виника.
— Сбросить его вниз, — Ах-Суйток презрительно сплюнул жевательную смолу чекле на распластавшегося подле него накома.
Четверо чаакообов, только что выполнявших волю палача и державших Кукульцина, без малейших колебаний схватили Ош-гуля и скинули его вниз к подножию пирамиды, туда, где лежали сотни истерзанных тел, груда которых росла с каждым днем праздников.