Нет, опять эта рожа! Гурковский перевернулся на другой бок с твердым намерением досмотреть сон…
Он снова в крепких объятиях своего «союзника», который уносит его прочь от злых чар карлика. Только почему он опять у себя дома? Действительно, это их спальня. Вот и сам Сергей, свернувшись калачиком, беспокойно мотает головой. Неожиданно сердце его защемило, и он, судорожно глотая воздух, зашелся сухим кашлем. Лена приоткрывает веки. Сперва, еще пребывая в тугодумной дремоте, она не осознает происходящего, но, окончательно проснувшись, сильно пугается. Лена пытается помочь Сергею, она в панике, движения ее неуверенны и неточны, она кричит, зовет на помощь, бьется в истерике, — все понапрасну. Сердце внутри Гурковского звенит, набирая высокую ноту, и, наконец, словно натянутая струна, — рвется.
«Плохой сон. Надо бы проснуться», — подумал Сергей, видя, как убивается его жена над бездыханным телом.
Но вместо желанного пробуждения он, влекомый своим «союзником», покинул спальню. Оказавшись на улице, они полетели прочь, оставляя внизу под собой темный двор, растревоженный синими сполохами маячка скорой помощи. Они поднимались все выше над разноцветной паутиной городских улиц, откуда были видны Васильевский остров и черная лента Невы с разбросанными по ней жемчужинами больших и малых судов. «Это уже никуда не годится, — подумал Гурковский. Ему было так жаль тронутую горем молодую супругу, что даже продолжение матча больше не интересовало его. — Сейчас я проснусь, обниму любимую…»
— Это не сон, Тутуль-Шив! — прогремел над ним чейто голос.
— Кто ты? — попытался высвободиться из крепких объятий Гурковский.
— Я Вок, сокол, посланник Сердца небес — Хуракана[2].
Я твой союзник.
«Ничего, в шесть прозвонит будильник, и я избавлюсь от этого сна вместе с «союзником», — подумал Гурковский, однако это вполне логичное умозаключение его не успокоило. Происходящее казалось вполне реальным.
Любой, даже самый реалистичный сон всегда покрыт флером приглушенных ощущений и нечетких линий.
Именно густота этого покрытия определяет, насколько реально видение и насколько отлично от яви. Во сне, даже самом правдоподобном, не могут воспроизвестись с мельчайшей точностью все ощущения, предметы не могут быть четкими, чувства яркими, а мысли глубокими.
И как-то само собой к Гурковскому пришло ясное понимание того, что это действительно был не сон и сейчас в питерской квартире, оставшейся где-то далеко позади, лежит его бездыханное тело. От этой мысли ему вдруг стало панически страшно. Ворох неприятных вещей и по своей сути жутких вопросов всплыл у него в голове.
Лопнув, мир вдруг погас, обступив Сергея плотным муаровым кольцом пустоты. Она была пронзительно глубока и, казалось, повсюду имела холодную зеркальную поверхность, отражающую мрак. Чтобы и вовсе не обезуметь от ужаса, Гурковский с отчаянием выкрикнул в обступившую его липкую пустоту:
— Неужели я умер? Что теперь со мной будет?!
— Подумаешь, какая-то реинкарнация померла. Успокойся, Тутуль-Шив. Дорога богов вернет тебе память и цель, служению которой ты предназначен.
Голос сокола слегка вдохновил Гурковского.
— Почему ты называешь меня Тутуль-Шивом?
— Потому что ты и есть Ах-Суйток-Тутуль-Шив, халач-виника Пуук — великий человек Страны низких холмов и повелитель города Ушмаль.
— А где Дорога богов?
— Мы по ней уже следуем.
Сейчас Сергея мало тревожило, почему его называют каким-то Шивом, главное — он был не один в обступившей его ледяной, полной неслышных шорохов тьме.
Вскоре облекшая его пустота исчезла, и Гурковский с изумлением увидел, что он парит над улицами родного города. Но это оказался совсем другой мир — мир, наполненный потоком серой субстанции. Сергей чувствовал ее упругую маслянистую суть, постоянно пребывающую в движении, неминуемо изменяющую все на своем пути.
Ночь мелькала за днем, а люди, так быстро и смешно снующие по улицам города, скидывали легкие платья и облачались в зимние наряды. Он наблюдал, как поток серого вещества срывал с деревьев пожелтевшую листву, как еле заметным движением погребал остывший город под белым покровом снега, а затем вновь одевал в зеленое убранство парки и скверы. Субстанция осыпала с домов штукатурку, проваливала крыши и загоняла на них кровельщиков, наводняла и выдворяла темную невскую воду с улиц Санкт-Петербурга. Ничто не могло противостоять ее силе, везде она оставляла свой след.