Под резкие выкрики охранников и удары кнутов спутанные ряды невольников побрели за царственным палантином. Среди покрытых копотью, забрызганных кровью, изможденных ранами узников выделялся один высокородный вельможа. На его плечах красовался ослепительный плащ, сотканный из перьев редких тропических птиц, а голову венчал убор в виде божественного кацаля. Еще вчера он был вершителем судеб, теперь — заговорщиком, которого обманули союзники, ах пполок ёки и убийцей своего брата. Он так и не унаследовал трон священного города, воспетого в самых дальних уголках Земли фазана и оленя.
Хун Йууан Чак, униженный и раздавленный, шел в веренице пленных простолюдинов. Как часто на праздниках в Чичен-Ице или других городах, куда его приводила опасная дорога поклоняющихся Эк Чуаху, ему приходилось наблюдать такую же картину. Думал ли он тогда, стоя на пирамиде или вальяжно развалившись в богато украшенных носилках, что будет сам выступать в роли тех несчастных, что проходили мимо него на жертвенный алтарь! Плененный Тутуль-Шивом, он возликовал, увидев ворвавшиеся в город передовые части Майяпана.
Внеся сумятицу в ряды воинов Ушмаля, у-какиль-катун Хунак Кееля без труда отбили его, но скоро радость сменилась удивлением, удивление — отчаянием, а оно в свою очередь тупой безысходностью. «Хунак Кеель — лживое порождение Болон-Тику! Да возьмут его боги на седьмой круг ада! Он предал меня, не удостоив даже взглядом. Как я мог довериться ему? Сначала моими руками он убил моего брата, потом обратил в рабов мой народ, теперь гибнет в огне мой город. Нет мне прощения!»
— Хун Йууан Чак попытался посмотреть в сторону так горячо им любимого города, но стягивающая шею петля мешала, так как была основательно примотана к длинной связке бамбуковых палок, к которой, так же как и ах пполок ёки, были привязаны шеи еще семерых человек.
И все же краем глаза ему удалось увидеть ужасающую картину, в которой шла безмолвная война огня с камнем, воспламененная и оставленная здесь ушедшими людьми. Опустевшая, брошенная на произвол Чичен-Ица была объята пламенем.
Непросто было совладать огню со старыми стенами столицы страны Чен. Обезумевшее пламя, с легкостью пожиравшее деревянные конструкции, разбивалось о холодные базальтовые монолиты храмов. Тогда ему на помощь приходил ветер, извечный приятель пожарищ.
Он срывал объятую пламенем кровлю и кидал ее на застывшее волнение булыжных мостовых. И вскоре, вдоволь нализавшись терпеливого камня, огонь снова затухал. А гуляка ветер, разметав его остатки, вновь взлетал на пирамиды и уже с догорающих святилищ вздымал ввысь гигантские снопы искр, пропадавшие в ночи гдето на полпути к звездному небу. Будто и не город это был вовсе, а долина вулканов, вдруг оживших огненным дыханием властителей Шибальбы. Не успели они потухнуть, как багровым заревом занялась восточная окраина Чичен-Ицы, указывая место, где вышло из города войско Хунак Кееля. Деревянные лачуги крестьян, словно самые быстрые гонцы страны Чен, передавали друг другу смертоносную эстафету огня, и вскоре прекраснейший город Земли фазана и оленя был заключен в огненное кольцо. Ах-Суйток-Тутуль-Шив не стал дожидаться, когда воздух Чичен-Ицы, пропитанный удушливой гарью и смрадом горящих трупов, отравит его светлые детские воспоминания. И, хотя сражение с Майяпаном не было проиграно, он с тяжелым сердцем покидал город своих предков. Он знал, что улицам и площадям Чичен-Ицы больше не суждено видеть паломников, пышных процессий и веселых празднеств. Его жертвенные алтари уже никогда не обагрятся кровью. Тутуль-Шив спешил покинуть столицу страны Чен. Возвращение из царства мертвых обязывало халач-виника выполнить волю тех, чьи помыслы и желания уже давно овладели его разумом…
Гурковский был свидетелем этой драмы. В очередной раз вынырнув из тумана забвения, он обнаружил себя сражающимся рука об руку с кровожадными индейцами, которые недавно взирали на него как на бога.
Он быстро разобрался, кто есть кто. С ним было около пятидесяти человек, отчаянно пытавшихся пробиться сквозь ряды неприятеля к своим, наседавшим на врага с противоположной стороны. Его маленький отряд держал оборону у верхнего края лестницы храма с колоннами. Снизу их атаковали полуголые раскрашенные дикари, разя налево и направо увесистыми дубинками, увенчанными обоюдоострыми лезвиями. Гурковский, словно зритель в VIP-зале, наблюдал за происходящим, удобно расположившись внутри самого себя. Как будто он был актером креативного фильма и просматривал уже отснятый материал.