После еды хозяева ведут нас во двор, ничем не огороженный, прилегающий к дому. Тут стоят странные сооружения трехметровой высоты, покрытые навесом из соломы. Это зернохранилища — тройес. Сооружения эти вентилируются: воздух проникает в отдушины, расположенные в самой нижней, суженной части, и уходит через верхнюю трубу.
К зернохранилищу приставлена лестница. Я прошу разрешения подняться по ней наверх. Там, за занавеской из марли, лежат подушки и одеяла. Мне разъясняют, что здесь спать прохладнее, нет клопов, не докучают комары. Нечто вроде наших сеновалов, думаю я про себя.
Тройес сохранились в немногих местах Мексики. Эти примитивные зернохранилища в свое время сыграли свою роль в борьбе индейцев с поработителями. Партизанская война могла осуществляться лишь при наличии запаса продовольствия. Колонизаторы, беспощадно сжигая селения индейцев, прежде всего уничтожали тройес.
Мы переходим из дома в дом, всюду встречая самый теплый прием. В одном из двориков из-под камня выпрыгивает крупная жаба и попадает под ноги доктора. Чертыхнувшись, он отшвыривает ее в сторону и брезгливо произносит:
— Вот уж кого не выношу, так это жаб! Мало того что с виду отвратительны, они еще распространяют кругом яйца глистов.
Что верно, то верно. Жаба буфо маринус-копрофаг питается насекомыми, но не брезгует и человеческими испражнениями. Таким образом она становится передвижным резервуаром для яиц глистов.
Все здесь кажется необычным, и только индюки с ярко-красными сережками и распущенными хвостами такие же, как и у нас.
Узнав, что среди посетителей врач из Москвы, хозяева долго переговариваются и наконец спрашивают через переводчика:
— Правда ли, что в Советском Союзе медицинская помощь бесплатна? Не берут денег за операции, за роды, а врачи делают детям прививки против болезней и тоже не просят за это платы?
Я подробно рассказываю о бесплатной помощи в нашей стране. Доктор Франко с английского переводит на испанский, а наш «толмач» — на местный диалект.
Сильно щуря глаза и мигая, индейцы вслушиваются в его рассказ. Наступает минута молчания, индейцы возятся с угольками из небольшого чугунного камелька, раскуривая трубки.
— Верно ли, что у вас все люди имеют работу и к старости получают пенсию?
Получив и на это утвердительный ответ, хозяева о чем-то возбужденно переговариваются и кивают мне в знак одобрения.
Из глубокого колодца вручную женщина тянет ведро* с водой. Она наматывает на ось длиннейшую цепь.
На веревке, протянутой между двумя высокими кактусами, развешано белье. Удивляет компрометация столь величавых колоссов бельевой веревкой.
Я приглашаю старушку сфотографироваться возле кактусов и беру на руки малыша в большой соломенной шляпе. Он, деловито сопя, развертывает московскую конфету и засовывает ее за щеку.
Мы прощаемся; каждый из присутствующих хочет пожать нам руки.
Снова дорога на Веракрус. Гладкая, как стол, равнина. Словно черта, проведенная по линейке, дорога упирается в холмы на горизонте. Где-то далеко слева в голубоватой дымке лениво движутся крылья ветряной мельницы, а справа крутятся вверх, изгибаясь, как гигантские змеи, столбы небольших смерчей. Удивительное зрелище! Одинокие пыльные столбы движутся среди ликующей природы. Солнце сверкает почти в зените, и тени придорожных кустов скупы до предела. Они занимают круглые площадки, словно обведенные циркулем. Дальние горы тонут в сиреневом мареве. Небо ярко-голубое, на нем хоть бы одно облачко. Скорее бы добраться до Мексиканского залива!
ТАЙНЫ НОЧИ
— Ну вот и знаменитая полупустыня! — обводит рукой кругом себя Франко. — Днем тут все прячется под кусты, в ветви деревьев, под их корни и в норы. Зато ночью…
Последние слова доктора заглушает резкий треск, словно от выстрела. Взметая облака пыли, машина скользит боком к канаве, задевает за камень и чудом застывает на месте!
— Все целы? — спрашивает Франко. Открываем дверь и выбираемся на шоссе.
Лопнула шина переднего колеса. Помято крыло, и что-то стряслось с мотором.
— Дело дрянь, — говорит шофер, покачивая головой. — Придется ночевать.
— Что делать! Разводите костер, — уныло командует Франко.
Кажется, единственный, кто рад остановке, это я. Неожиданная возможность познакомиться подробнее с жизнью полупустыни вызывает у меня чувство любопытства и скрытого ликования.