Коравги заметил, что ворон как чисто лесная птица в тундре встречается редко.
В истоках реки круто поднималась высокая стена гор, словно огромная, поставленная на ребро ладонь руки с полусогнутыми пальцами. В «ладони» когда-то вмещался древний ледник, сползавший в долину. Очертания поверхности стен и днища естественной выемки еще не утратили своей свежести, и, казалось, былые ледниковые скопления существовали здесь совсем недавно.
Перед нами возвышался поистине оригинальный памятник природы. Сохранность следов оледенения в этом крае не везде одинакова и зависит от устойчивости горных пород против выветривания.
Северная природа как бы раскрывала перед нами страницы летописи своей жизни (вместилище древнего ледника, корытообразные долины, обточенные ледниками бараньи лбы, курчавые скалы и пр.), а мы с неослабным вниманием перелистывали эти страницы, вникая в их глубокий смысл.
По гребню хребта росла приземистая соссюрея. Ее корзинки розово-фиолетовых цветков оказались плотно сомкнутыми в верхушечный головчатый щиток, а сильно опушенные цветоносы были одеты густой серой паутиной, подоплека темно-зеленых листьев белела тонким войлоком.
Растение подготовилось к встрече с нередкими в горах возвратными похолоданиями.
Северный предел лесов в долине реки Лельвеургин, (Лельвергыргын) находился в двадцати километрах ниже ее истоков. По сравнению с Омолоном, Анюями и иными таежными реками, тут, как и в долинах других лесотундровых рек, изменился не только внешний облик поймы, но и состав растительности — она стала более низкорослой. Вовсе не встречались чозения и русская ива, тополь и береза Каяндера — их сменили карликовая тощая березка, ива сизая и другие приземистые тальники. Вместо строевых лиственничников здесь остались редколесья, покинувшие пойму и переместившиеся на верхушку склона коренного берега реки. Такие полоски лесов, проникающие по долинам рек на север, — и образуют лесотундру. На междуречьях она, как мы видели ранее, уже не существовала, полностью уступив свое место горной тундре.
Впрочем, в этом надо было окончательно убедиться. Мы оставили Егора с оленями на привале и вдвоем с. Коравги двинулись к югу. Нам хотелось дойти до рубежа, где лес выходит из долины на водораздел, и мы увидели его и поработали в этом месте.
Перед нами раскинулись редкостойные леса из даурской лиственницы, образующие светлую северную тайгу паркового типа. Невысокие (до семи-восьми метров) деревья, удаленные один от другого на двадцать-тридцать шагов, почти не закрывали своими кронами напочвенного ковра, из мхов. Со мхами дружно уживались лишайники: обильные цетрарии (кукушечья, снежная, Ричардсона), а местами клядония клювовидная, пепельник и дактилина.
Встречалась клядония клювовидная
Здесь столпились кустарнички и мелкие кустарники: вечнозеленая луазелеурия, кассиопёя, альпийская толокнянка и простертый багульник, дриада и вороника, тощая березка и приземистый сибирский можжевельник. Плотно прижалась к земле сетчатая ива. Ее многоцветковые сережки на длинных ножках уже подсыхали, а темно-зеленые листья с резко вдавленной сетью жилок, напоминавших морщины, снизу оказались пепельно-белыми, хотя выпуклая сеть нервов чуть розовела.
Кое-где встречались и травы. Среди них выделялись красные грушанки, ястребинколистная камнеломка с красноватыми цветками и голостебельная паррия с ее прикорневыми листьями. Привлекали внимание трехкрылоплодный горец — своими красноватыми стеблями и узкометельчатым соцветием и прилистниковая лапчатка— желтыми цветками на длинных и тонких цветоножках. И горец, и лапчатка относятся к эндемикам, ограниченным в своем распространении небольшой областью.
Верхним пределом расселения лиственничной тайги здесь, как и на водоразделе рек Виринейвеем и Ленлувеем, оказались кедровниковые лиственничники. Правда, кусты кедрового стланика так и не дотянулись до переднего края этих водораздельных лесов. Они виднелись на соседних, более южных сопках.
Отдельные деревья вклинивались даже в альпийский пояс горной тундры. И тут ярко проявлялась выносливость даурской лиственницы, самого северного дерева на нашей планете, проникающей на Таймырском полуострове до 72°30′ северной широты.
Местами лежали каменные глыбы, покрытые листовидной, зазубренной по краям гирофорой. Ее серовато-черные, чуть припудренные сверху беловатым налетом слоевища снизу светлели и имели едва заметный розоватый оттенок.
Свыше двух суток, почти не смыкая глаз, затратили мы на этот поход. Окончательно выяснилось, что лесотундра представлена лишь долинными редколесьями, которые как бы осаждаются безлесной тундрой и болотами.
Нас задержало одно из водораздельных болот. Оно выделялось своей выпуклой серединой из сфагновых мхов. Словно огромный шлем, возвышалась над уровнем окрестных низин белесоватая с розоватым оттенком выпуклина. Мхи эти не любят минеральных солей и, потеряв связь с почвой и грунтовыми водами, нарастают в середине быстрее, чем по краям, пользуясь только дождевой и иной атмосферной влагой. За свою центральную выпуклину такое болото по справедливости оправдывает название верхового.
О минеральном, особенно азотном, голодании живущих на этом болоте растений могла бы свидетельствовать насекомоядная росянка. Правда, она, как и всякое зеленое растение, извлекает основное питание из воздуха при содействии солнечного луча (фотосинтез). Насекомые, за которыми росянка охотится, служат ей дополнительной подкормкой. Ее небольшие листья усажены липкими волосками с красной головкой. Волоски выделяют прозрачную жидкость, капли которой блестят на солнце, подобно росе.
Комар (или иное насекомое), привлеченный ее росой, садится на лист и прилипает. В этот момент усиливается движение листовой пластинки и волосков-железок, которые сгибаются в сторону комара. Быстрее выделяется сок, обладающий пищеварительными свойствами. Почти все насекомое как бы переваривается и усваивается растением. Примерно через сутки лист и волоски расправляются, и растение готово к новой внекорневой подкормке.
На сфагновом покрове мхов уживаются немногие растения. У них в отличие от других выработалась в течение длительного времени способность не отставать от нарастающей поверхности сфагнума и непрестанно следовать за ней. Тем самым они избегают опасности быть погребенными во мху. Корневища травянистых растений таких болот располагаются почти вертикально и дают прирост, обеспечивающий жизнь растения на поверхности сфагнума.
Росянка образует ежегодно новый вертикальный побег корневища. Побег дорастает до поднятого за год сфагнового ковра и развивает на его поверхности новую розетку листьев. На таком корневище видны (как своеобразные этажи) отмершие розетки листьев. Измерив расстояние между розетками, можно определить величину годичного прироста сфагнума.
По окраине болота росла Кассандра (болотный вереск) с белыми колокольчатыми цветками. Она уже отцвела, так же как и андромеда (или подбел) с поникающими розовыми цветками. Коравги собрал зеленые с беловатой подкладкой листья андромеды: в настое они хорошо помогают ему от ломоты в костях — средство, давно проверенное местными жителями.
Наше сфагновое болото не настолько обширно, как те, которые встречались на пути, начиная с Пантелеихи. Чем дальше к северу, тем такие болота попадались реже, а в тундре, как потом выяснилось, они окончательно сменились низинными болотами.
Подойдя к палатке, установленной Егором в наше отсутствие, мы нашли все наше хозяйство с оленями в полном порядке. Сразу же я занялся разборкой собранных во время похода растений. К моему удивлению, Коравги тоже взял с собой «гербарий»: он вытащил пучок сфагнового мха и сказал, что это драгоценное старинное средство для заживления гнойных ран и нарывов.
Охотнику приходилось на себе испытывать целебное свойство этого мха. Сфагновые подушечки легко прилегают к любым частям тела, равномерно впитывают гной всей поверхностью повязки и удерживают его, способствуя сухости, чистоте и заживанию раны.