Под утро нас разбудил треск в углу поварни: за хижиной свирепствовал мороз в пятьдесят два градуса. Пар от дыхания мгновенно замерзал, превращаясь в мельчайшие кристаллики льда. Сталкиваясь друг с другом, они производили легкий шорох. Местные жители называют это явление «шепотом звезд».
Тихон рассказал нам, что однажды в конце января, когда стояла тихая, но очень морозная, как нынче, погода, он был свидетелем другого любопытного явления природы. Внезапно начали падать снежинки. Опускались они очень медленно, словно им не хотелось падать на землю. На небе не было ни единой тучки: это вымерзала из воздуха влага.
Мы решили облегчить ход нарты: полозья во время езды сильно поскрипывали и замедляли движение. Перевернули нарту и на трущуюся поверхность полоза начали наращивать слой льда — войду, как говорят колымчане. «Войдали» куском оленьей шкурки, которую поливали горячей водой и наглаживали ею полоз. На морозе вода стекленела, образуя на полозе тонкую пленку.
Расшатавшуюся дугу саней мы также привели в порядок. Все необходимое для починки было у Тихона под руками, и мы провозились недолго. Видимо, нарту окончательно раскачало на кочках надпойменной террасы Малого Атпоя, чему не приходилось удивляться — ведь нарта безотказно служила нам во время омолонского похода! Но теперь все в порядке. Предварительно снятый с саней груз был снова увязан.
Собаки навострили уши, готовые приняться за свой тяжелый труд.
Прежнюю упряжку усталых собак, на которых мы двигались в декабре с Большого Ашоя, Тихон оставил в островновской фактории. Но и эти двенадцать собак были отличными, типично северными лайками: с густой шерстью, острыми ушами и мордой и крепкой грудью. Несмотря на различие мастей и цвета глаз, все они близко походили друг на друга.
Тихон принадлежал к любителям езды на собаках и умел подобрать быстрых и равных по силе животных. На колымском наречии это были мятые собаки, то есть легкие и неутомимые, благодаря своевременным проездам (тренировке). Такую подобранную упряжку, готовую к дальнему переезду, называют по-местному подбором.
Тихон вспомнил своего друга, такого же любителя подбора. На лихих собаках тому пришлось везти местного руководителя партизан от Нижне-Колымска до Средне-Колымска: они пробежали за два с половиной дня около пятисот пятидесяти километров. Конечно, это был редкий случай: нужно было непременно доставить седока как можно скорее по назначению.
Езда в лунную светлую ночь по ровной дороге, на легко скользящей (плавкой) нарте со свежими ледяными подполозками не лишена привлекательности. Ход собак почти не слышен, и кажется, будто тебя слегка покачивает на качелях.
По дороге, невдалеке от стоявшего на высоких столбах охотничьего ларя, мы увидели замерзшего сибирского канюка. Птица, поникнув крылом, висела на ветви дерева, крепко зажав ее скрюченной лапой. Видимо, она была голодна и не выдержала свирепой стужи.
Канюка мы скормили собакам: им в мороз необходим дополнительный корм, да и тропа теперь вела в гору, на перевал, и нашим мохнатым друзьям предстояла тяжелая нагрузка.
На перевале, поверх снежного покрова, кое-где виднелись петли стволов кедрового стланика, моего старого знакомого по тункинским гольцам Прибайкалья. Его ветви, пригнутые и даже прижатые к поверхности почвы, были запорошены снегом. А ведь летом они возвышались над землей на два человеческих роста, иногда и больше. Такая способность кедровника к полеганию предохраняла его в зимнее время от потери влаги и иссушения, а также от резких колебаний температуры. Прижатый к земле и накрытый снегом, кустарник благополучно переносил зимовку.
О выгоде такой подснежной жизни (правда, недолгой) мы, отлежавшись под снегом во время недавней пурги, могли судить по себе. Сколько метелей переживет растение в дремотном состоянии! Только весной его разбудит солнце, растопит снежное покрывало, и стланик снова поднимет свои ветви.
Замечательно, что у него имеются подражатели: растущая поблизости березка Мнддендорфа (ей также не чужда способность к полеганию) и сибирский можжевельник с подобными же. правда очень слабыми, особенностями.
На малом привале у лесной опушки мы услышали гулкий треск. На стволе стоявшей в сторонке лиственницы появилась свежая рана — глубокая продольная трещина. Широкая снаружи, она суживалась к сердцевине дерева. Такая рана образуется в стужу из-за неравномерного охлаждения ствола. Сильно охлажденные внешние слои коры и древесины начинают сокращаться, а менее озябшая внутренняя часть ствола сопротивляется такому сокращению. Возникшее между ними напряжение вызывает разрушение коры и древесины.
Кончится зима — и по краям трещины на поверхности раны появится новообразование — мозоль, или нарост, и рана начнет затягиваться, пока не закроется целиком. Если в последующие годы лютые морозы не повторятся, то молодая раневая ткань окрепнет и надежно защитит дерево от дальнейших морозов.
Нынче сильно светятся верхние слои атмосферы. Это не безлучевые, спокойные дуги, слабо освещенные у горизонта, какие мне приходилось видеть у берегов Новой Земли, а полыхающий в зените пламень, переливающийся всеми цветами радуги. Глядишь на него как зачарованный и не можешь наглядеться.
Как говорят местные жители, долго смотреть на полярное сияние нельзя: человек чувствует себя беспокойно и даже может сойти с ума. Это — одна из заполярных «сказок», но на Колыме изредка можно встретить нервного (сполошного) человека, страдающего мерячкой — особым видом полярной истерии.
Девятого января вечером мы подкатили к Пантелеихе. Заимка расположена на продолговатом холме (едоме) у подножия Пантелеевской сопки. Едома служит как бы ступенью при подъеме на гору. По льду обширного озера добрались мы к стоянке нашей экспедиции.
ПОЯВЛЕНИЕ СОЛНЦА
Наш приезд в Пантелеиху совпал с одним из самых величественных событий в жизни заполярной природы: на другой день впервые в новом году появилось солнце.
Около десяти часов утра далекая полоска горизонта зарумянилась и начала расцветать. Яркость зари постепенно усиливалась.
Ровно в полдень вспыхнул край солнечного диска, осветив радостные лица людей. Одни сняли шапки, другие захлопали в ладоши. Полярная ночь миновала.
Горбушка солнца медленно опускалась за линию горизонта и, наконец, скрылась. На небосводе остался лишь огненный столб, но скоро и он потускнел. Мы знали теперь, что солнце будет навещать нас ежедневно.
С появлением светила веселей продолжалась обработка добытых во время омолонского похода коллекций! и разнообразных сведении об оленьих пастбищах и природе края.
Время летело незаметно.
К началу апреля в Пантелеихе, как обычно, намечалась ярмарка. Накануне ее открытия стали собираться чукчи и ламуты, одулы (юкагиры) и другие местные жители. Подъездные пути к нашей заимке гораздо удобнее, чем к Островному.
Нас ожидали приятные новости. Утром четвертого апреля по пути к экспедиционному домику, где помещалась столовая, я увидел пуночку. Она сидела на ветке высокорослого тальника, растущего у берега реки, и весело щебетала. Ее прилет знаменует начало заметного пробуждения природы после зимнего покоя. Это — самый убедительный вестник весны.
Однако самая большая радость была впереди: к нам приехали гости. Обычно мы усаживаем их за стол, и начинается угощение. Так было и нынче.
В столовой я увидел Коравги, моего проводника во время омолонского похода, оказавшего мне тогда большую помощь. Мы крепко обнялись. Он привез на ярмарку пушнину: шкурки белок, лисиц и других обитателей лесов — все, что промышляли зимой он и его давнишний товарищ, с которым они вместе откочевали тогда на оленьи пастбища по склонам Южно-Аиюйского хребта.
Теперь Коравги собирался получить за пушнину огнестрельные припасы и кое-что из снаряжения. После ярмарки он должен был вернуться в окрестности заимки Пятистенное, на левом берегу Большого Ашоя, где его ожидал приятель. Примерно через месяц тот откочует на весенние пастбища (весновки) в истоках Березовой реки (по-чукотски — Вильхвильвеем). В гости ко мне охотник обещал зайти вечером.