Так поморник и живет разбоем. Повсюду в Арктике его называют не иначе, как грабителем. Стоит какой-нибудь птице добыть что-либо съестное, как он срывается со своего наблюдательного поста и кидается на жертву. Он и сам мог бы превосходно добывать корм честным путем, но всегда предпочитает отнимать его у других пернатых. Крайне редко поморник получает смелый отпор.
Мне вспомнился Случай на острове Врангеля, когда нападение длиннохвостого поморника отразила морская ласточка-крачка. Она уже находилась у гнезда и вдруг увидела подлетавшего разбойника. Ласточка стремительно взлетела и с явным озлоблением стала кружиться над нарушителем ее покоя. Она с такой отчаянной быстротой проносилась над его головой, что тому, видимо, стало не по себе. К моему удивлению, пернатый грабитель удалился. Отважная ласточка с ожесточением преследовала его, а потом вернулась к гнезду.
«Крыша» Камня, изрезанная щелями, увенчана светлыми каменными столбами с отшлифованными, словно обтертыми ветром боками. Эти оригинальные горные останцы (по-местному кекуры, или кигиляхи — каменные люди) сложены из гранита. Столпившись на западной половине крыши и немного наклонившись в юго-восточную сторону, они словно пошатнулись под тяжестью невзгод арктической природы. Два столба напоминали разговаривающих женщин, поддерживающих ребенка. Северная сторона крайнего столба местами была разрисована накипными лишайниками, а на южном боку выделялись пятна загара.
У основания крайнего западного столба с боками, изъеденными вертикальными трещинами, лежала дресва — рыхлая осыпь зерен гранита.
А где же горные породы, когда-то окружавшие эти каменные столбы? Они оказались менее устойчивыми перед разрушительными силами природы и были уничтожены ранее, чем гранит. Остатки-рухляки и иные отходы выдувались затем ветрами и смывались дождями и талыми водами.
После векового хода разрушения (выветривания) остались нестертыми с лица земли лишь эти стойкие, непобежденные «каменные люди». Такие своеобразные геологические памятники встречаются в разных местах этого обширного края. В зависимости от расстояния, освещения и других условий наблюдения они напоминают то колоннады, то замки, дворцы, каменные рощи, группы странников и- т. д.
Я подошел к останцу, на котором трещины казались морщинами древнего мудреца. В одной из углубленных трещин приютился кустик альпийской клядонии с закругленными верхушками. Концы веточек лишайника отклонились в стороны и казались своеобразными звездочками.
Необозримые арктические просторы открывались с высоты Большого Баранова Камня.
В изумительно прозрачном воздухе отчетливо выделялась на юге громада Северо-Анюйского хребта, а в бинокль различались даже его отдельные остроконечные вершины. На востоке расстилалась богатая озерами равнина тундры с ее очень малыми превышениями над уровнем моря; к западу она заметно повышалась.
На север хотелось глядеть, не отрывая взора. Под ярким солнцем искрилось море. Увлекала и наполняла восторгом безграничность морской дали. Хотелось поглубже вобрать в легкие свежий, живительный воздух. Воздушные потоки, рожденные в Арктике, близ околополюсных пространств, перемещались теперь на юг, растекаясь вдоль поверхности этого переднего края материковой твердыни.
Над морем показались чайки, похожие на большие снежные хлопья. Они пронеслись невысоко над моей головой, оглашая воздух громким криком «ирр-ирр». На светлом фоне выделялись их черные лапки.
Нащупывая камни и придерживая гербарную папку, наполненную растениями, я спустился к лодке. У берега моря Большой Баранов Камень предстал перед нами, как огромная вздыбленная громада, над которой высоко в небе носились чайки.
Мы отчалили от галечника и поплыли дальше.
Небольшая стая полярных чистиков, плававших у побережья, нимало не испугалась нас. Работая своими кораллово-красными лапками, они стали подплывать поближе, явно заинтересованные нашим появлением. Приближаясь, они держали шею чуть вытянутой кверху. Но это обычная их посадка при плавании.
Коравги сделал резкое движение веслом, и все эти некрупные черноватые птицы с белыми метками на крыльях сразу исчезли под водой. Ныряя, они передвигаются, размахивая крыльями, словно летят в толще воды. Только через минуту они появились на поверхности моря, шагах в ста от лодки, и продолжали разглядывать нас.
Прилетают чистики в конце апреля. На своих гнездовьях по каменным карнизам мыса они сидят обычно лишь по ночам. Дневные часы проводят на карнизах только наседки. После появления потомства самки прилетают сюда лишь для кормления птенцов. Показавшееся солнце птицы встречают уже в пути на север. За пределами покрытого льдом моря (то есть за, кромкой крепкого ледяного припая) они кормятся на полыньях и разводьях.
Поздно вечером мы добрались до кута залива.
Солнце село прямо в океан. На фоне румяной зари отчетливо выделялись кекуры на крыше Большого Баранова Камня. Скоро заря потускнела, и надвинулась короткая арктическая ночь. На дальнем западном небосклоне ярко мерцала вечерняя звезда.
Чистики на отдыхе
Утром, оставив Коравги у палатки, я двинулся в тундру.
Невдалеке распласталась по дерновине арктическая ивка, наполовину спрятавшая во мху свои озябшие серовато-коричневые веточки (толщиной с гусиное перо), отходящие от шишковатого главного ствола.
Меня привлекли стайки куликов-краснозобиков. Они спокойно плавали среди озерка, окаймленного осоками, и добывали корм своими длинными, слегка загнутыми книзу клювами. При взлете у них оказались хорошо заметными белые надхвостья, но буровато-рыжий низ уже потускнел.
На подсохших южных скатах холмов они находят уютные углубления, выстилая их мхом и сухими листьями стелющихся ив. Рядом обычно устраивает гнездо другая пара — и так на расстоянии трех-четырех шагов располагается колония гнезд краснозобиков — целая арктическая семья. Теперь у молодняка крепнут крылья, а недели через три краснозобики будут готовы к отлету.
Над тундрой кружились поморники, высматривая добычу. Гнездятся они тут же, и самка откладывает свои яйца, на ровное, ничем не защищенное место. Поморник в состоянии уберечь свое гнездо, да и яйца его имеют защитную окраску.
Весь день погода хмурилась. Иногда сквозь нависшие облака падал на землю единственный косой луч солнца. К вечеру ветер переменил направление и усилился. Вскоре начал падать хлопьями снег, и пушинки, залетая в палатку сквозь неплотно закрытый вход, садились на сухари и таяли в кружке горячего чая.
В одиннадцатом часу вечера приходится зажигать свечу, иначе в палатке нельзя писать и заниматься разборкой и перекладкой собранных для гербария растений. Ночью небосвод прояснился, и показался узкий серп луны.
Зимние причуды арктического лета не оставили нас и на следующий день. Проснувшись, мы увидели провисшие под тяжестью снега полотнища палатки. Снег подтаивал и понемногу скользил вниз. Талая вода капала на одеяло и на томик Пушкина.
Тундра за ночь поседела.
В глубь тундры подгонялись ветром разорванные сине-лиловые тучи. На море не умолкал шторм.
Отцвели синюха и арктический щавель. После отцветания диапенсии ее подушки с многочисленными листьями начали постепенно краснеть.
Хотя снег начал таять, но работать в тундре нынче невозможно, и мы приводили в порядок гербарий.
После полудня ветер стал меняться, и небосклон обложило низко нависшими тучами.
Вышла из-под снега сетчатая ива. Ее красновато-бурые ветки почти целиком погружены в зеленый мох. Не зябнет только альпиец — кукушкин лен. Повсюду виднелись его приземистые стебельки. Рыхлые дерновинки мха стали теперь красновато-бурыми, как бы предвещая близкое наступление осени.
Ночью на дальних вершинах Северо-Анюйского хребта выпал снег: издали они казались седыми.
Наутро ветер заметно утих. Солнце скрывалось за серыми расплывчатыми облаками и иногда слегка просвечивало через них.