Обычно колымские заимки расположены на высокой террасе реки. Перед ними находится пологий пляж, где летом во время рыбного промысла стоят лодки и сушатся сети.
Осенью население заимок возвращается (или, как тут говорят, кочует) домой. Тогда с высоких жердей (быгальниц) снимают последнюю юколу. Лишь несколько человек остается для позднего подледного промысла.
Мох исландский
За избушками Сухарной на северо-востоке — ряд обнаженных холмов да унылая тундра с редко встречающимися лишайниками (исландский мох и др.). Взберешься на холм, и вдали видны суровые горбы горных массивов с подъемами в виде ступенеобразных террас и крутые, резко очерченные вершины (так называемые «воронцы») Сухарнов-ских сопок, на которых даже зимой не держится снег.
Тундра становилась еще более молчаливой. Жизнь не затихала только у озер и речек. У говорливых струй воды чаще, чем на междуречьях, слышались птичьи голоса.
Лето уходило.
Выпавший ночью иней утром растаял. На растениях появились водяные капли. Под солнцем они светились и казались сверкающими самоцветами.
Высоко в небе послышались голоса пролетавших гусей. На лету они перестроились: сначала летели клином, а теперь их строй напоминал длинную провисавшую нитку с нанизанными на ней бусами.
Для птиц Колыма — основная, превосходно заметная с воздуха дорога. Тут пролегает большой пролетный путь. Птицы летели на юг и днем и ночью.
Вот в отдалении поднялся гусь-вожак и, мало-помалу набирая высоту, увлек за собой других птиц. В воздухе стая выравнивалась. Ее догоняли гуси, летевшие с боковых направлений. Вскоре все они оказались далеко на юге и скрылись из поля зрения.
Помогает ли им лететь сегодня попутный ветер? Несомненно, помогает. Как только птица взлетела, к скорости ее полета прибавляется скорость попутного воздушного потока. Встречный же ветер задерживает полет птицы. Только при взлете, когда она еще не имеет собственной скорости, ей нужен встречный поток воздуха так же, как оп необходим и при посадке.
Коравги, глядя на пролетавшие стаи, сказал, что, как ни много истребляет каждый охотник гусей и иных пернатых, они живут, воспроизводят потомство и вот теперь улетают со своими повзрослевшими выводками, чтобы снова вернуться сюда весной. Коравги радовался: жизнь торжествует!
После полудня ветер переменился, и мы продолжали подниматься вверх по реке, держа направление на юго-запад. Так мы плыли примерно свыше трех километров, пока не начали огибать небольшой выступ берега. Вдали выделялся мыс, где расположена заимка Шалаурова. Однако прошло не менее двух часов, пока мы добрались до заимки при встречном ветре и набегавшей на лодку быстрине.
Заимка находится на месте зимовья одного из — первых русских мореходов — Шалаурова, чьим именем назван мыс на Чукотском побережье.
На небольших судах Никита Шалауров совершил два плавания, пытаясь найти северо-восточный проход в Тихий океан. Второе плавание (в 1764 году) закончилось катастрофой: судно затерло во льдах и выбросило на берег. Сам же он со своими спутниками погиб во время вынужденной зимовки. Составленная Шалауровым карта северо-востока Сибири для того времени отличалась точностью, на ней показана неизвестная тогда земля, совпадающая с современным положением острова Врангеля.
Из-за туч выскользнуло солнце и не торопясь скрылось за черту горизонта. На востоке в зеленоватом сумраке показалось зарево, словно там горел корабль, — это поднималась огромная желтовато-розовая луна.
Ночью подморозило. Вокруг стояла удивительная тишина, словно заполярная природа притаилась в ожидании важных перемен.
Тихое утро встретило нас свежей порошей. И кустарники, и травы, и мхи — все поседело. Венчики раскрывшихся цветков ночью промерзли. По хрусту тонкого ледка под ногой, по легкой бодрости во всем теле угадывалась поступь осени, вступившей нынче в своей северный терем. Словно поеживаясь от холода, над водой слегка вздрагивала озябшая веточка тальника.
Двухмесячное лето с немеркнувшим солнечным светом, но с постоянной угрозой заморозка промелькнуло, как сон. Солнце едва успело согреть поверхность земли, а на глубине над вечно мерзлыми грунтами опять стыла талая почва, готовая в ближайшем времени снова оказаться в ледяных оковах.
Наши глаза еще не успели привыкнуть к однообразной белизне. Окрестности настолько изменились, что казались незнакомыми. Коравги говорит, что звери даже спустя несколько дней после первого снега не решаются оставить тех убежищ, где их застал снегопад, пока не оглядятся и не освоятся с новым видом окружающей местности.
В затишке залива обозначились первые забереги — очень тонкие, еще сохранившие следы кристаллических игл. Едва мы притронулись к лодке, послышался звон, словно от разбиваемого стекла.
День обещал быть теплым. Высоко над землей появился хоровод легких как дым облаков. Ярко светило солнце, и под его лучами снова оживилась оцепеневшая утром жизнь.
Ледышки запоздалых цветов ясколки, камнеломки и других трав оттаяли. Некоторые арктические растения нередко уходят под снег в цвету или с недозревшими семенами. Семена дозревают под снегом и с наступлением весны не теряют всхожести. Но почти все цветки к весне прекращают жизнедеятельность и погибают.
Садясь в лодку, мы обратили внимание на приречный ивняк. На его обнаженном корне нависла над рекой сосулька. Солнце уже «тронуло» сосульку: на самом конце ее висела сверкавшая, словно бриллиант, капля воды. Над рекой появились чайки: они взлетали, кружились и трепетали на одном месте, словно радовались уходу заморозка.
Из Шалаурова продолжали двигаться на веслах в юго-западном направлении. Теперь мы плыли вдоль песчаного берега, быстро уходящего в глубину. Невдалеке от этой «приглубой тони», на южной стороне косы Шалаурова, стояла одинокая избушка. Она такая же нежилая, как и другие промысловые «балаганы» и заимки колымского понизовья, оживающие только во время рыбного промысла и потом снова забрасываемые в ожидании очередного заезда рыбаков.
Часа два мы гребли на юго-запад от косы Шалаурова, пока не достигли обрывающихся в реку отрогов Северо-Анюйского хребта. Отроги сменились земляным берегом, а к югу от устья ручья расположилась заимка Мартышкино.
Мы остановились здесь, чтобы приладить парус: подул попутный ветер. Под парусом дело пошло веселей, осталось позади еще с десяток километров и два мыса, но извилины берега заставляли нас часто менять направление.
В единственной избушке заимки Аспидной нашли рыбака Архипа Бережного. Его прельстила удобная для промысла ближайшая тоня — ровная, без единого донного бугра отмель, переходящая в такой же низкий (лайдовый) берег. К нашему прибытию он «добул» десяток сельдей, трех получирков и одну «костерку» — небольшого осетра. «Добулые» рыбы еще шевелили жабрами, лежа в круглой корзине (пестери) из ивовых прутьев.
Архип рассказал нам, что весной по большой воде он поймал около мыса восемнадцать нельм (вострух). Крупная воструха «взыгралась», пришлось ударить ее колотушкой по голове, и опа затихла. Смирным оказался карась с косыми глазами. Рыбаку попалось тогда удобное место: наполовину отбитая утесом речная струя поворачивала назад и текла в обратную сторону. Но летом «вода упала, улова обсохла и потеряла свою силу».
Архип подтвердил слова Прохора о том, что скоро надо ожидать «дивно» (много) сельдятки.
Рыбак оказался не таким говоруном («баюном»), — как Прохор. Молчажливой — так называют колымчане неразговорчивых людей. Он часто попыхивал трубкой, набитой табаком, перемешанным для ослабления крепости со скобленым «дерьвом».
Вечером Архип поглядел на небо и сказал, что ветер тянет «па мороку».
Пасмурное (морочпое) утро было невесело. Хмурых дней тут гораздо больше, чем ясных, хотя в июне — июле стоит неплохая погода. Теперь с севера надвинулась «мороса» — мельчайший дождь, похожий на туман.