Мороса застала нас в пути: часа три мы плыли, пока не добрались до заимки Крутая Дресьва.
Каменная Колыма омывает на западе большой, по очень низменный остров Мархаяповский — до него от нашего берега было не менее четырех километров. Этот самый северный, свыше десятка километров ширины, остров дельты простирается до моря. Отделяет он Каменную Колыму от Походской, или Средней Колымы.
Между тем погода ухудшилась: мороса перешла в крупный дождь, и мы вынуждены были причалить. Заимка оказалась безлюдной. Избушка — без кровли, через земляной потолок протекала вода.
Ставили палатку под дождем.
Пасмурная погода продолжалась и на следующее утро. Начал моросить дождь, оп шел все сильнее, пока не превратился в ливень. Около девяти часов дождь прекратился и потом уже не возобновлялся. Но солнце напрасно силилось прорваться сквозь низко нависшие тучи.
Мы приладили парус и, пользуясь попутным ветром, пустились в плавание.
Мархаяновский остров все еще маячил на западе. Под парусом нам удалось проплыть не менее шестнадцати километров, прежде чем достигнуть мыса Каменного. Нельзя было упускать попутного ветра, подгонявшего наше суденышко, хотя и нужна была остановка: впервые после тундры мы увидели на берегу два небольших деревца, далеко отстоявших друг от друга.
Появилась даурская лиственница. У колымчан она пользуется неизменной симпатией, особенно ранней весной, когда ее пахучие почки начинают «припухать».
К берегу снова подступили каменистые отроги Северо-Анюйского хребта. Вдоль них мы плыли не менее двух часов на юго-восток, потом еще километров восемь, пока пе преодолели береговую каемку залива и не добрались до мыса Красного и устья речки Краснушки. Примерно на этой широте против мыса в дельте Колымы все еще виднелся обширный остров Мархаяновский. Восточная его окраина вдавалась в реку, где была заимка Край Лесов.
Лиственничное редколесье на левом берегу Колымы пропадает между заимками Черпоусово и Походской. Здесь же, невдалеке от нас, мы видели одинокие лиственницы, разобщенные большими травянисто-кустаринчковыми полянами тундры.
После безлесных тундровых просторов эти деревья невольно привлекали наше внимание. Отсюда в долине Колымы начинались лиственничные редколесья — мы находились на их северном рубеже. На северной границе распространения лиственницы нам удалось побывать, в июне, когда мы искали лес в долине реки Медвежьей.
Если предел лесов к востоку от Колымы находится под прикрытием Севере-Анюйского хребта, то в самой долине, расположенной в направлении с севера на юг, арктические ветры, не встречая никаких преград, несутся с необыкновенной силой и стремительностью, яростно нападая на передовых лесных разведчиков. Пригнув свои вершины, разведчики эти прорывались сквозь снежную пургу и лютую стужу, стремясь проникнуть к Восточно-Сибирскому морю. Деревья потеряли ветви, простертые на север, и теперь вместе со своими поникшими в южную сторону вершинами напоминали приспущенные флаги.
Одна из таких флагообразных лиственниц лежала наполовину вывернутая из земли. Глядя на обнаженные корни, нетрудно было уяснить, что они располагаются в почве горизонтально, на небольшой глубине, над броней вечной мерзлоты.
Корни деревьев в таких лесотундровых рединах распространяются в стороны от ствола на расстояния, в два-три раза превосходящие высоту дерева. При таком строении корневой системы увеличивается площадь питательного почвенного слоя, что в условиях бедности лесотундровых почв имеет важное значение. В то же время распространение лиственничных корней далеко во все стороны от корневой шейки — одна из основных причин разреженности древостоя в предтундровых рединах.
На первых порах жизни у молодой лиственницы образуется стержневой корень. В дальнейшем он отмирает, по усиленно развиваются боковые корни. Видимо, лиственница, приспосабливаясь в течение длительного времени к суровым условиям предтундровой жизни, развивает боковые корпи в поверхностном слое почвы с большей энергией, чем стержневой.
На коре лиственницы, упавшей под напором ветра-низовика, выделялись оранжево-желтые слоевища цетрарии. Извилистые лопасти лишайника были приподняты своими верхушками над корой дерева и потому казались кустиками.
Наше внимание привлек сгиб ствола дерева-флага. Подвергаясь продолжительному одностороннему воздействию северного ветра, ствол наклонился в подветренную сторону. Распилив ножовкой место сгиба, мы смогли увидеть интересную особенность древесины. На выпуклой стороне ствола кольца годичного прироста развились слабо и были очень узкими: клетки при наклоне дерева испытывали растяжение. На противоположной, вогнутой стороне, наоборот, кольца прироста оказались более широкими, хотя клетки испытывали давление, которое стремилось их смять; здесь образовалась так называемая креневая древесина (по-местному — крень). Поперечное сечение ствола в месте сгиба получилось не округлым, а продолговатым, что содействовало большей стойкости дерева.
Мы оглянулись вокруг. Несмотря на флагообразность деревьев, здесь не было криволесья, присущего европейской (в частности, Большеземельской) тундре. Правда, деревья не отличались высоким ростом (пять-семь метров), по имели вполне здоровый вид. Они широко раскинулись на предоставленных им природой просторах — одно дерево отстояло от другого на десятки метров.
Сочетание лесных и тундровых сообществ, а также развитие особой разновидности леса — редколесья — были наиболее заметными признаками колымской лесотундры. И мне невольно вспоминались первые островки лиственницы на Таймырском севере, а также Большеземельская лесотундра, где очень своеобразны (особенно зимой) одиночные ели и небольшие ельники, даже на водоразделах тяготеющие к долинам рек.
Внезапный порыв ветра заставил затрепетать отживающие соломины овсяницевидной арктагростис и высокие стебли костра Ричардсона.
С каждым утренником тощая березка все более рудела, а тальники напоминали окраской листьев кожуру лимона.
Синеватые, с восковым налетом ягоды голубики приготовились отдать человеку обильный урожай, нередко уходящий под снег, — на радость первым казаркам и гуменникам, прилетающим сюда ранней весной, когда еще не появилась первая зелень.
На луговинном покате к озерку стояли травянистые былья северной рябинки (пижмы). Рядом виднелись плотные дерновины северного луговика и эндемика — вейника колымского с его узкими, негустыми метелками. Раскинутые на моховом покрове лишайники — клядония оленья, клядония клювовидная, клядония измененная и иные, лишенные корового слоя, видимо, надежно защищены тут снегом от зимних морозов, ветровой шлифовки и излишней испаряемости.
Вечером Коравги поднес мне былинку бореального подмаренника и заявил, что эта трава помогает людям от ломоты в суставах и костях.
Ночью я вышел из палатки. В ясном небе различалась даже маленькая звездочка около предпоследней звезды в ручке Большой Медведицы. Над южной стороной горизонта виднелись сияющие звезды, среди которых ярко выделялось созвездие Ориона.
Проснулись мы с Коравги спозаранку. До отправления в путь мне не терпелось ознакомиться с окрестностями крайнего северного предела жизни даурской лиственницы.
На расстоянии получасового пути от лодки встретилось озерко, поросшее по берегам хвощом-гусятником. Из-за кустов тальника удалось разглядеть на поверхности годы небольшого кулика-гаршнепа. Вид его черной с ржавыми пестринами спины напомнил воспетое Пушкиным озеро Маленек в окрестностях села Михайловского, где я впервые увидел кулика. Встретить эту миниатюрную птицу (размером с жаворонка) в средних широтах не так-то просто: держится она обычно в одиночку и скрытно, иногда вылетая на кормежку лишь вечером.
Гаршнеп подпустил меня на близкое расстояние. В бинокль превосходно различались его длинноватый клюв и черно окрашенный верх головы с рыжеватыми крапинками. Но задняя темно-красная часть спины казалась поблекшей. Не обращая на меня никакого внимания, птица еще два раза клюнула (опа кормилась у илистого берега) и, не торопясь, взлетела. Крик у нее мягкий, чуть глуховатый, напоминающий созвучие «пшак-пшак».