— Хватит, — отвечал Петька, перед этим только что заполнивший свежими патронами пустые гнезда револьвера.
Айра Доггед обыденным движением извлек из кармана брюк кругленький белый предмет — алюминиевое яблочко с медным черешком-капсюлей.
— Посмотрите на него! — воскликнул Бамбар-биу с усмешкой, — у него бомбы хранятся в карманах. Видал ты такого оригинала?..
— Не уррони, — сказал Доггед, передавая «яблочко», — урронишь, я никогда не увижу мой паррадный костюм, ай-ай-ай…
Бамбар-биу ушел, и снова Петька почувствовал себя объектом пристального, неприятного внимания.
Доггед с минуту разглядывал его в упор, сверлил черными глазищами, потом подошел тигриной походкой и протянул руку:
— Мистерр Петух дает мне один патрон, кррасная головка, на память…
Может быть, пионер и не отказал бы ему в этой просьбе, если б — другой подход; но противная вкрадчивая тигристость заставила его отшатнуться, свалиться с табурета и больно ушибить ягодицы.
— Проваливай, — сказал он басом, скользнув по кафлям на животе и благодаря этому избегнув цепких рук мохнатины.
Топот ног в передней комнате отвлек Доггеда от пионера. Он поспешно занял место у химических приборов на столике, едва успев крикнуть:
— Спррячь рревольверр, но дерржи наготове.
Дверь распахнулась. Дула ружей. Бородатые лица. Красные мундиры. Трое жандармов ввалились в комнату. Дальнейший разговор шел на английском.
— Попрошу господ не трогаться с места! — выразительно произнес старший жандарм.
Наперекор его просьбе Айра Доггед встал с табурета — громадный, сухой, оскорбленный, держа в руках колбочку с густым ярко-малиновым сиропом.
— Попрошу объяснить, на каком основании врываетесь вы в частную квартиру? — Он вопрошал с внушительностью премьер-министра и еще более внушительно вертел в нервных руках колбочку, к которой невольно приковались взоры всех.
Жандарм, попросивший «не трогаться», слегка вытянулся, сохраняя, впрочем, достоинство, и объяснил:
— Мы видели, сэр, к вам вошел известный преступник, носящий кличку «Бамбар-биу» и еще «1111».
— Не отрицаю, — веско отвечал Доггед, поднимая острый палец, — человек, которого вы называете так странно, был у меня, прося хлеба, и я, как истинный христианин, не мог отказать ему. Но теперь этого человека здесь нет. Он ушел пять минут тому назад, переодевшись у меня в женский наряд. Позвольте, я не кончил. Предвидя ваш вопрос, доложу: он принес с собой узел с платьем, и я не видел необходимости помешать ему переодеваться.
— Очень хорошо, сэр. Мы не можем не верить вам, но вы, без сомнения, разрешите нам бегло осмотреть вашу квартиру. Бегло, очень бегло.
— Вы уже видели эти две комнаты, остается третья. Я дам вам свое разрешение, но… позвольте, — его голос дрогнул трагически, и руки с колбочкой заплясали. — Как честного ученого и гражданина без малейшего пятнышка на своей репутации, подобный обыск меня глубоко возмущает…
— У нас есть предписание, сэр…
— Тем хуже. Вы видите, как дрожат мои руки. Я не поручусь, что во время обыска они не выронят этой колбочки. А если она упадет, ото всех нас останется жалкий прах.
Старший жандарм протянул руку:
— Разрешите, сэр, я ее положу на столик.
— Я не могу доверить ее вашим неловким рукам, — отвечал Доггед, отстраняясь и едва не роняя малинового своего сиропа.
— Хорошо, сэр, — жандарм попятился, рысьим глазом заглядывая в открытую дверь третьей комнаты и пронзив пионера насквозь, — мы уйдем сейчас, но разрешите нам прийти, когда у вас будет более спокойное настроение?
Жандармы ретировались, стараясь ступать мягко и деликатно. Доггед запер за ними дверь, а вернувшись, расхохотался во всю глотку:
— Вы поняли что-нибудь, мистерр Петька?
— Нетрудно было понять, — отвечал пионер, — вы угрожали им этой жидкостью?
— Да, я угррожал. Эта стррашная жидкость — слабительное, которрое я делал для одной лошади.
Затем, спохватившись, он подошел к окну, выходившему на город, и опустил красную штору.
— Теперрь, сэрр, разррешите мне осмотрреть ваш рревольвер, — это он заявил голосом, не допускающим никакого протеста, наступая на пионера тенью от грозовой тучи.
— Отойди, лохматина! — завопил Петька. — Пристрелю, увидишь, пристрелю.
— Зачем «лохматина»? Зачем «прристррелю»? Человека убивать тяжело, мальчика.
Доггед загнал пионера в угол. Не видя иного исхода, тот положил палец на собачку и крикнул в последний раз: «Не дури, образина!» Следивший за его пальцами остро, Доггед всем корпусом вильнул в сторону к стене и, будто поскользнувшись, уцепился за крючок для полотенца. Под пионером расступился пол широкой воронкой. Пионер опустил курок, пролетел вниз жуткое количество метров и упал в воду. Над ним, как сказочный леший, греготал мохнатый чернец…