В ярости я бросил удилище и стал его топтать. Художник обалдело смотрел на меня, борода его стояла дыбом. Внезапно у меня сделался сердечный приступ.
Вокруг нас собрались служащие дебаркадера. С изумлением глядели они на двух надломленных молодых психопатов.
— Проклятая леска, — хрипло ругался Витя. — Была бы толще, выдержала б.
Он взял спиннинг, снял с него блесну и привязал крючок — самый большой из наших запасов — размером с собачью ногу. Нанизал на него чуть не полбанки червей и кинул прямо «под уборную».
Пока он все это проделывал, я тупо глядел на свой поплавок и стремительно думал:
— Так-так-так, подошли язи. Так-так-так. Сейчас клюнет… Что делать? Как вываживать? Где взять подсачек? С дебаркадера на берег вывести невозможно — мешает баржа.
Нет, я не успел ничего придумать. Мой поплавок медленно окунулся. Это клевал язь, я знаю поклевку язя. Это он. Чуть притопил и поднял поплавок, а потом повел.
— Художник, — зашептал я. — У меня взял язь.
Мигом Витька подскочил ко мне и, жарко дыша, стал глядеть поклевку. Вот поплавок повело, и я подсек. Чисто и мастерски, как снайпер. Новый язь бешено заходил на леске. Он толкал воду хвостом, упирался в нее плавниками — красными и прозрачными. Он раскрыл рот и хлебал от ярости воду.
Что творилось с моим сердцем, невозможно сказать! Оно билось и плескалось, как этот язь. Я не знал, что делать. Машинально я повел его вдоль дебаркадера, к берегу. У меня в голове струилась одна мысль: подойти как можно ближе к берегу, потом прыгнуть в воду и поплыть с удочкой вокруг баржи…
— Юра, что ты делаешь?! Ой, не упусти!
Я подвел язя к барже и дальше вести его было некуда. Перед моим носом торчал высокий черный баржевый борт.
Витька вдруг прыгнул на этот борт, подтянулся, отчаянно треща швами брюк, вскарабкался на баржу и, уцепившись одной рукой за какие-то веревки, другую протянул ко мне.
— Давай удочку! — орал он. — Я поведу его дальше.
Я отдал удочку.
— Не ослабляй напряга! — орал я, а сам уже мчался по дебаркадеру, перепрыгивая через кнехты.
Я зацепился за что-то свитером. Он вытягивался за мной, выворачивая свои шерстяные соты, и, наконец, треснул. Я оказался на берегу.
В трех метрах от берега высилась баржа. На борту ее, сквернословя, торчал мой художник, держа обеими руками удилище. Вот он — язь, уже почти у берега.
Я прыгнул и по грудь в воде пошел к барже.
Схватив удилище, я вывалился обратно на берег, выволок язя и упал в траву.
Этот кубенский язь был самый безумный язь в моей жизни.
Сиги и стрекоза
— Подержи-ка, — сказал капитан Иван Иваныч, — 165.
О, подержать штурвал для меня — удовольствие. Курс 165, прекрасно!
— Только не разболтай.
Ну уж нет, не разболтаю — старый штурвальный.
Я гляжу то на медную стрелку, указывающую румбы, то на Ладогу. Катер давно уже отошел от берега и не видно вокруг ничего, кроме волн и небес. А волны и небеса — это как раз то, что следует созерцать.
Странное все-таки дело — никак не думал, что окажусь этим летом на Ладоге. И привела меня сюда в общем-то дурацкая идея, которая всем кажется нереальной. Идея объездить все озера.
— Ну прямо-таки все?
— Хотя бы самые большие.
— А маленькие?
— А маленькие потом.
Я не кручу штурвал ни вправо, ни влево, только держу его точно так, как держал Иван Иваныч. Но, видно, импульс какой-то передается через пальцы огромному черному рулю, приделанному под кормой — корабль отклоняет вправо.
Я крутанул влево и увидел стрекозу.
Она была вырезана из старого корабельного дерева и так ловко приделана к амперметру, будто залетела из озера и села отдохнуть. По коричневому брюшку разбегалась медная насечка — ромбики, запятые, звездочки. Глаза бутылочного стекла были ловко подделаны под аквамарины.
Мастеру, видно, хотелось сделать ее точь-в-точь как в натуре, но он не удержался, всю изукрасил медными заклепками. Крылья — ламповой слюды.
— Корабельная стрекоза, — думал я. — Это прекрасно. На дизеле, крашенном суриком и белилами, вдруг старо-парусная стрекоза. Ведь что такое эта деревянная стрекоза — это символ парения! Это символ свободного перемещения в мировом океане!