Корабль ушел вправо румбов на пятнадцать, я закрутил штурвал, катер дернуло — и стрекоза взлетела с амперметра.
Она трещала слюдяными крыльями о ветровое стекло.
— Что за дьявол! — крикнул железный раструб передо мною. Из него донеслось жаркое дыхание Иван Иваныча и запах сигарет «Памир».
Штурвал вырвался из рук и сам попер вправо. Иван Иваныч крутил другой штурвал, установленный на мостике и связанный с этим.
Неожиданное воспарение деревянной стрекозы изумило меня.
Пошуршав о стекло, она опять уселась на амперметр, дрогнула крыльями и замерла.
— Ваня, — крикнул я. — Как сюда попала стрекоза?
— А? — сказала труба, усиливая запах «Памира».
— Откуда взялась стрекоза?
— С озера залетела.
В полукилометре я вдруг увидел маленький зеленый кораблик — рыбаки вытягивали сети.
— Сети похожают, — брякнула труба.
Интересное слово «похожать», я его услышал только здесь, на Ладоге. Оно означает — проверить сети.
— Началась похожка, — сказал и я в трубу, чтобы утвердиться в свободном обращении с новым словом.
Пока мы подходили к рыбакам, стрекоза отвлекала меня. Она взлетала, изогнувшись, стучала в стекло коромыслом.
Рыбаки похожали сети. Все в оранжевых фартуках, краснолицые. Чуднóе впечатление производит человек, одетый в оранжевое, к тому же это оранжевое — резиновое и скрипит, как всеми теперь позабытые галоши.
Мы вплотную подошли к рыбакам, встали борт о борт.
Заскорузлыми и ловкими пальцами рыбаки выдирали из сети сигов и шмякали в ящики, стоящие на палубе, а сеть между тем наматывалась на барабан.
Сеть ползла из-под судна, сиги бились в воздухе, летели брызги и казалось, сети так впиваются, что сок брызжет из-под рыбьей чешуи. Чудно все-таки — в воду заброшена такая примитивная штука и вот на тебе — в ней оказываются сиги. В детстве меня волновали сетки, особенно футбольные.
…А глаз сига — неглубок. Нет такого золотого колодца, как в лещовом глазу.
Хвост сига хочется назвать ластом и сравнить с бабочкой.
Сиг — рыба неповторимой пластики. Однажды я видел у мясника чудовищно тяжкий, грубо кованый тесак, которым, казалось, можно отрубить слоновью ногу. Сиг напомнил этот тесак, но только округлый, обточенный — оковалок.
Какой странный у сига рот — подрубленный книзу. Это так называемый нижний рот.
Длинным пиратским ножом матрос Саша стал пороть сигов. Во вспоротом сижьем брюхе плотно лежала яркая оранжевая икра. Она была заключена в прозрачно-мутноватую пленку и, кажется, шевелилась. По сравнению с сизыми потрохами она была гроздью рябины в жухлых листьях. В силе цвета заключалась ее суть.
За сигами я позабыл стрекозу. Заскочив в рубку, я снова увидел ее. Как окаменевшая, сидела она на амперметре. Странно, что не сумела улететь из открытой настежь рубки, наверно, не хотела. Огромная ладожская стрекоза.
Сиги и стрекоза показались вдруг соразмерными, слились в воображении, переплелись. Немедленно захотелось зафиксировать, утвердить в памяти сигов и стрекозу.
Я бросился в кубрик за фотоаппаратом.
Увы, фотография — не лучший способ утверждения.
Стремительно я щелкал кадр за кадром, тыкал в нос сигам фотоэкспонометр, облепил «Зенит» рыбьей чешуей, ляпнул в объектив зачерневшим сиговым соком. Рыбины ускользали из моих фотографических рук, вяло уползали, не укладываясь в композицию.
Матрос Саша допарывал сигов. Его рука с ножом влезла в кадр — матросская рука с татуировкой «САНЯ».
Глупейшая идея пришла в голову — кадр со вспоротыми сижьими брюхами и татуировкой «САНЯ». Я мучил невинного Сашу, обдумывая назвать фотографию «РУКА БРАКОНЬЕРА».
К счастью, пленка не выдержала моего напряжения, лопнула в фотоаппарате, а Саша — молодец, не стал ждать, пока я перезаряжусь. Он выпотрошил рыб и бросил белые бескровные куски в ведро.
Но я все же перезарядился, сунув аппарат в рукава душного капитанского полушубка, — раб идеи фиксации.
Поднявшись в рубку, я прицелился в стрекозу.
— Да приколи ты ее, — сказал Иван Иваныч, — и неси на палубу фиксировать.
Глупая игла нашлась, швейная игла, коротенькая — в полмизинца.
Даже не вынув из ушка черную нитку, я воткнул иглу в стрекозу.
Мне показалось — стрекоза прямо закричала.
Вырвав иглу из моих рук, она ударилась лбом о стекло.
Она сгорала, она так билась крыльями, что еще немного — и пролетела бы стекло.
Замедленно она накренилась, как сбитый самолет, и, зацепив крылом амперметр, грохнулась мертвая на пол под штурвалом.