— И эт-то правильно, — похвалил Дюйм. — Ты бы с языком своим поаккуратнее, Квадратик, я тебе сто раз говорил. Смотри, подрежут в один прекрасный день.
— Сам смотри за своим языком, — огрызнулся полосатоносочный.
— Елки-палки, ну что у тебя за характер, а! — скривился Эдик. — Сам же предложил: скучно живем, мужики, давайте, мол, парня на тонкость кишки проверим! Вот и проверил, гаишник фигов!
— А ты, можно подумать, против был! — взвинтился Квадрат с полуоборота. — Первый и заверещал: я его пробью, я его пробью, а ты огонь на себя отвлекай!.. Терпил своих ты тоже ногой по яйцам убеждал заявы забирать?!
«Эге, — подумал Карташ, негнущимися пальцами натягивая туфли, лишившиеся шнурков, и чутко прислушиваясь к светской беседе, — а отношения у ребяток еще те...»
— Ну-ка ша! — опять пришлось вмешиваться старшему. — Вы мне хату не позорьте-то! Марш по углам!
Ледяной стержень, торчащий в сердце и не исчезающий с того момента, как на его запястьях защелкнулись «браслеты», постепенно таял. И почему-то именно сейчас он окончательно уверился: соседи не врут, никакие это не «углы», а просто скучающие, мать их, «бэсники». Черт его знает, почему уверился. Может, потому, что нагляделся выше крыши на настоящих урок и уже по одному взгляду мог отличить и даже классифицировать их: этот — явный «законник», тому — на мокрое пойти как два пальца об асфальт, но стучать станет, лишь только погрози сурово пальцем, а третий — просто баклан, шпана, но к ней, шпане этой, спиной поворачиваться не рекомендуется: пику может вставить как «ха», потому как молодой, горячий и полагающий, что круче его только Игорь Крутой...
Но остается вопрос: откуда ж у простых «красных» такое соцобеспечение и такие хоромы? Значит, не простые это «красные». Значит, не случайно Алексей угодил именно к ним...
Тем временем угомонились. Карташ покончил с обувкой, выпрямился. Бормоча что-то под нос, на шконку сел Квадрат. Сел и Эдик, подмигнул Алексею:
— Да свои, братан, свои, не напрягайся. Если б не свои были, я бы тебе шарики-то размазал-то, думаешь, нет? А не веришь — так вон мое обвинительное заключение на полочке пылится, можешь заглянуть и посмотреть, кто я есть на самом деле: старший оперуполномоченный Рудин моё фамилие...
— Короче, давай-ка за стол, Леха, — сказал Дюйм. — Или, если хочешь, покемарь пока. Я, помню, когда первый раз меня закрыли, часов двенадцать продрых без задних ног — вымотали меня следаки вусмерть, да и перенервничал...
Но Алексей все еще колебался.
— Дюйм, а он думает, что это еще одна проверочка, — опять встрял, склонив голову набок, Квадрат. — Типа, отведаешь чего-нибудь, а потом окажется, что жрачку до тебя уже попробовал «петушок». Слыхал про такое? А есть из шлёмки опущенного — западло немереное, стало-ть, и тебе быть «петухом».
— Эх, молодежь, книжек глупых начитались... — вздохнул Дюйм, передвинул свои телеса к столику, бросил на ломоть белого хлеба кружок твердокопченой колбасы, сверху положил кусок сыра и сочно впился в бутерброд зубами, глядя при этом на Карташа.
Карташ же пищеварительные позывы сдержал и сказал:
— Да не в том дело, спасибо... Люди, а как насчет умыться-побриться? Негоже так за стол садиться, с дороги-то...
Не во имя этикета спросил, ей-богу: в самом деле, ладони были омерзительно липкими, к тому же с не до конца смытой краской для «пальчиков», и щетина кололась чуть ли не до чесотки, так что Карташ готов был подписать любую чистуху — лишь бы позволили взять в руки мыло и бритву.
И, как оказалось, спросил в масть.
Эдик посмотрел на Квадрата, Квадрат посмотрел на Дюйма, тот посмотрел на Карташа — и, ухмыльнувшись, разрешил милостиво, но уже с ноткой ува-жухи в голосе:
— Валяй. «Светланка»[8] вон... Ты уж извини, браток: по правилам, надо было тебя сначала за стол усадить, напоить-накормить, а потом уже шутки шутить... Ты не в обиде?
— Вы хозяева... — Карташ пожал плечами, достал свою бритву, повернулся к раковине, включил воду.
— Это еще что! — сказал Квадрат. — Мне местный опер рассказывал. Сидел тут один хмырь по кликухе Ржаной. Спортсмен. Командир какой-то крутой ОПГ. Сидел мирно, спокойно, не быковал... Так опера подшутить решили и подсадили к нему парня по фамилии Ржаной — посмотреть, типа, как два Ржаных уживутся. А хлопец тот вообще не при делах: первоходка, водила простой, за ДТП со смертельным исходом закрыли. Ну, подсадили, короче... День проходит, два — тишина. Опера уже все на изменах: как бы не случилось чего, как бы спортсмен этого не завалил. Врываются в хату — а там мир и благодать: Ржаной-бандит чай кушает, Ржаной-водила на шконке лежит, глазенками лупает... И тот, который бандит, даже имени-фамилии его до сих пор не знает! Оказывается, он как с новенькими знакомился? Не прописывал, а именно знакомился. Ни слова не говоря подходит и ласково так — хер-рак по печени! Если выдержит удар, значит, стоящий человек и можно с ним дело иметь, будь он хоть сам министр внутренних дел. Ну, а если нет — то пусть сидит на своей шконке и не отсвечивает, под ногами не мешается...
И Квадрат заржал.
Зеркала не было. Ну и плевать. Краем глаза все-таки отслеживая происходящее за спиной, Карташ мысленно поздравил себя с первыми победами — совершенно непроизвольно заработал несколько призовых очков на элементарной чистоплотности. Хотя, блин, мог бы и сам догадаться: коли уж устроили форменную СЭС на входе, стало быть, хата стараниями ее обитателей содержится в чистоте и порядке. И сие необходимо приветствовать и поддерживать.
Закончив гигиену, Карташ повернулся к соседям. 68
— Давай сюда, Леха, порубаем малость, — махнул ладошкой старший и глянул на Эдика.
Уговаривать себя Алексей не стал заставлять.
Эдик споро подхватил бутылочку — это «Флагман» оказался — свинтил ей горло и набулькал по кружкам. В других кружках плескалась простая вода, для запивки, должно быть. Выпили «за смерть врагов», причем Алексей выбрал кружку сам и залил водку в рот только после того, как выпили соседи — береженого, как уже говорилось, бог бережет, да и свеж в памяти еще был финал последнего употребления — там, на презентации автомобиля «Bugatti», будь она проклята. Водка действительно оказалась водкой. Остальные Алексеев маневр, естественно, заметили, но промолчали. Лишь Квадрат опять открыл было рот, но, вот странно, ничего не сказал.