Ботаника подходила, потому что мне нравилось срезать листья и помещать их под микроскоп, нравилось рисовать диаграммы и причудливые, в форме сердца, контуры, которые принимает лист папоротника в процессе воспроизведения, — все это представлялось мне настоящим делом.
Но в тот же день, как я попала в кабинет физики, я поняла, что здесь таится моя погибель.
Смуглый коротышка с пришепетывающим голосом, по имени мистер Манци, одетый в темно-синий костюм, стоял у доски, держа в руке маленький деревянный шар. Он поместил этот шар над каким-то желобом и позволил ему скатиться вниз. Затем принялся что-то толковать об ускорении и времени — и вот он уже исписывал черную грифельную доску какими-то буквами, цифрами и знаками, а я чуть было не потеряла сознание.
Я взяла учебник по физике в спальню. Это была огромная и толстенная книга — четыреста страниц без единого рисунка или фотографии, только диаграммы и формулы, отпечатанная на ротапринте и вручную переплетенная. Учебник был написан самим мистером Манци и предназначался для того, чтобы научить физике студенток колледжа, — а если это удастся, мистер Манци попробует опубликовать свою работу для всех колледжей страны.
Что ж, я вызубрила эти формулы, я принялась посещать кабинет и наблюдать за тем, как шары скатываются по желобам и звенят колокольчики, и в конце семестра большинство наших девиц провалилось на экзамене, а я получила пять с плюсом. И услышала, как мистер Манци в ответ на жалобы обступивших его девиц сказал:
— Нет, этот курс вовсе не чересчур труден, потому что одной из вас удалось получить пять с плюсом.
Да кто ж это такая, да покажите же нам ее, потребовали девицы, но он покачал головой, и не сказал им ни слова, и только заговорщически подмигнул мне.
Это и навело меня на мысль о том, как избежать в следующем семестре аналогичных мучений по химии. Конечно, я получила по физике пять с плюсом, но мною владел самый настоящий ужас. От физики меня тошнило все время, пока я занималась ею. Я просто не могла вынести того, что весь мир съеживался, превращаясь в значки и числа. Вместо контуров живых листьев и увеличенных диаграмм, изображающих поры, сквозь которые они дышат, вместо таких чудесных слов, как хлорофилл и ксантофилл, на доске появлялись таинственные, безобразные и ядовитые, как скорпион, формулы, начертанные специальным красным мелком мистера Манци.
Я понимала, что химия окажется еще хуже, потому что уже видела огромную таблицу на девяносто с чем-то элементов, висящую в химической лаборатории, — и там такие совершенно чудесные слова, как золото, серебро, кобальт и алюминий, были превращены в уродливые аббревиатуры с каким-то числом по десятичной системе после каждой. Если бы мне пришлось напрягать мозги, изучая и эту чушь, я бы уже совершенно точно спятила. И провалилась бы на экзамене. Освоение физики в первом семестре далось мне только за счет чудовищного напряжения воли.
И вот я пошла к кураторше, заготовив коварный план.
Мой план заключался в том, чтобы потребовать себе дополнительное время на прохождение спецкурса по творчеству Шекспира: я ведь как-никак специализировалась по английской литературе. А поскольку моей кураторше и мне самой было совершенно ясно, что я получу пять с плюсом и по химии, то чего ради вообще экзаменоваться по этому предмету, почему бы мне не присутствовать на занятиях просто так, почему бы не изучать предмет без оглядки на текущие оценки и предстоящие экзамены? Порядочные люди всегда верят друг другу на слово, и содержание значит куда больше, чем форма, а в оценках ведь все равно есть нечто идиотское, не правда ли, особенно когда знаешь, что наверняка получишь пять с плюсом. Мой план был дополнительно подкреплен тем обстоятельством, что наш курс был последним, а на младших уже отменили обязательные предметы на втором году обучения; нам, выходит, предстояло страдать от прежних, уже отмененных правил.
Мистер Манци принял мой план без малейших возражений. Полагаю, он был просто польщен тем, что его преподавание захватило меня настолько, что я решила посещать лекции не по такой материалистической причине, как желание заработать очередную пятерку, а исключительно из-за красоты самого предмета. Чрезвычайно удачным с моей стороны было решение присутствовать на занятиях по химии даже после того, как уже начался спецкурс по Шекспиру. Это был настолько чрезмерный жест, что означать он мог только одно: я не в силах отказаться от химии.
Разумеется, у меня со всем этим планом ничего не получилось бы, если бы сначала я не заработала пять с плюсом по физике. И если бы моя кураторша поняла, как испугана и расстроена я была и как я — довольно серьезно — носилась сперва с идеей заручиться какой-нибудь медицинской справкой о том, что я не могу заниматься химией по состоянию здоровья, что от формул у меня начинает кружиться голова, и тому подобный вздор, — поняв это, она безжалостно отмела бы все мои жалобы и послала бы меня в химический кабинет.