— Каковы же были бедствия ваши? — спросил монсеньор.
Молодая женщина указала рукой на возвышающиеся вдали зубчатые стены и башни города.
— Вот город Лан, — сказала она, — в течение долгих лет за стенами его кипела борьба; богатые горожане и купцы ссорились со своим сюзереном и его рыцарями. Здесь, на наших полях, происходили битвы между взбунтовавшимися горожанами и осаждавшими город войсками короля. Урожай наш был вытоптан; дома наши разграблены; отцы и братья наши, подозреваемые в сочувствии к бунтовщикам, убиты. Это было давно, лет сорок тому назад, и я, конечно, не помню этого; но в деревне у нас есть старики и старухи, которые с ужасом рассказывали об этом ужасном времени. Это было страшней чумы, говорят они.
— Чем же кончилось дело? — спросит монсеньор.
— О, ваша милость, война длилась около шестнадцати лет, и вокруг Лана текли реки крови. Горожане убили владетеля города, епископа Годри, и за это король жестоко отомстил им: стены, которые вы видите отсюда, были увешаны трупами убитых; хищные птицы слетались сюда со всей округи, предчувствуя добычу; жители наших селений разбегались по лесам, чтобы хоть как-нибудь укрыться от ужасов войны, а борьба между тем не прекращалась. Горожане хотели добиться свободы во что бы то ни стало, и их настойчивость и мужество увенчались, наконец, успехом.
— Каким же образом?
— Они собрали большие дары, отдали все имевшиеся у них деньги и склонили таким образом короля на свою сторону. Правда, он запретил называть город коммуной, но это им было безразлично. Важно то, что они получили право суда, что имущество их охраняется.
Монсеньор усмехнулся.
— Какие же вы получили от этого выгоды? — спросил он.
— О, ваши милость, разумеется никаких; о наших страданиях никто и не помнил. Кому бы пришло а голову восстанавливать наше разоренное имущество или накормить голодных детей? Горожане, получившие вольность, тотчас возгордились и стали глядеть на нас с презрением, как это делали прежде одни рыцари. Наш же сеньор, епископ Готье де Морталь, не тем будь помянут, был жестокий и несправедливый хозяин. Мы много пролили слез из-за него. Он обременял нас непосильными работами и требовал с нас такого оброка, который мы не в силах были собрать. Тогда, разгневанный, он посылал к нам своих вассалов с приказанием отобрать последнее имущество и отомстить нам жестоким наказанием. Часто случалось нам оставаться без хлеба, и многие из жителей наших селений сочли за лучшее покинуть родину и отправились искать счастья по большим дорогам. Что сталось с ними, мы не знаем. Все это я хорошо помню, так как не прошло еще года с тех пор, как жизнь наша переменилась к лучшему.
— По вашему платью этого не видно, — сказал один из рыцарей, едва скрывая насмешливую улыбку.
— Мы бедны, ваша милость, — воскликнула женщина, — мы по прежнему бедны, но, по крайней мере, более свободны, чем были раньше. Теперь наш сюзерен — король: он принял нас под свою высокую руку и, находясь вдали от нас, не вмешивается в нашу жизнь; правда, поборы его также тяжки, но, по крайней мере, нам дарованы те же права, что и городу Лану, и расторгнуть хартию, закрепленную рукой короля, уже никто не осмелится.
— Вы так думаете? — сказал монсеньор. Однако интересно знать, каким способом добились вы этих вольностей? Полагаю, что жалкие ваши селения, обнесенные деревянным частоколом, не могли вступить в открытую борьбу с могучим епископом де-Морталь, как то было в городе. Или, быть может, король сам сжалился над вами и решил осчастливить нежданной милостью?
— О, нет, господин. Разве вспомнил бы король о своих несчастных сервах; правда, он добр, но подданных у него слишком много для того, чтобы он мог помнить о каждом. Но в наших глазах был пример города Лана, и у нас, среди бедняков, нашлись мужественные и умные люди, решившиеся последовать ему. Имена их будут благословляемы нами и детьми нашими.
— Вы знаете их по именам? — спросил монсеньор, внезапно оживившись.
— Как же мне не знать? Одним из них был Пьер, муж мой. Он первый предложил собрать дары королю и во главе нескольких других сам ходил в Париж пасть к ногам доброго государя и вымолить его милостей.
— Прекрасно, — сказал монсеньор, — поступок поистине мужественный и великодушный, тем более, как знать, ему быть может, когда-нибудь придется расплатиться за него. Во всяком случае я хочу сейчас записать его в поминанье и обещаю вам не забывать его в своих молитвах.
Женщина низко поклонилась.
— Его зовут Пьер Мусон, ваша милость, по если вы так добры, что согласны помолиться за таких бедных людей, как мы то впишите еще в поминанье Андрэ Гудрона и Жака Лакорд. Они не меньше мужа моего поработали в этом деле.