Еще я, как ни стараюсь оставаться серьезным, когда мне очень смешно, быстро начинаю ржать. Аналогично, как ни держался оминечиваемый я, оргазм пришел быстро. Я не был уверен, надо ли предупреждать об этом Настю, а потому не стал, и кончил ей в рот. Настя, по-моему, обиделась. Но обиду не проглотила, а сплюнула в умывальник.
Момент становился неловким, и ее надо было отвлечь, но у меня в тот момент не было ничего примечательного, кроме хуя и чувства юмора. Шутки в голову, как назло, не шли. Пришлось болтать хуем.
– Дурак! – сказала она и рассмеялась. – Чай будешь?
Чай был вкусный, краснодарский, байховый, низший сорт.
А потом она лежала на животе на кушетке, а я, пристроившись сверху и совершая фрикции, вспоминал слова Марсельезы, чтоб продлить акт. Неожиданная идея сама пришла в голову, и я попытался засунуть ей палец в анус. Это оказалось не таким простым делом, как на первый взгляд. Насухую не пошло, да еще и Настя вывернулась.
– Я не хочу, – сказала она. – Я же медсестра.
«А что, медсестры не ебутся в жопу?» – хотел спросить я, но сдержался. После этого, если не все медсестры, то одна конкретная точно могла перестать ебаться, причем не только в жопу, а в принципе со мной. Оставил ее наедине со своей логикой и продолжил – так тоже было неплохо.
А потом мы опять пили чай.
Отдохнув, я надумал взять ее на руки, как видел в одном фильме, Геракл ебаный. Трахаться было неудобно, но и сказать, что она тяжелая было нетактично. Сноровки хватило на то, чтоб донести ее до подоконника и посадить.
– Ай! – вскрикнула она. Не оргазм – заноза.
Я думал про Фекла Феоктистовича в шкафу, не стыдно ли ему за мою технику и самоотдачу? Потом вспомнил вчерашний концерт, Rape me, поразмышлял на тему взаимоотношений Кобейна с Кортни Лав, и не пела ли она в его хуй по накурке? Этого хватило почти на двадцать минут, и Настя посмотрела на меня другими глазами.
Конечно, в госпиталях это в порядке вещей – когда старые медсестры, которым через несколько лет стукнет тридцать, используют для плотских утех юных мальчиков, только-только перешагнувших шестнадцатилетний рубеж, но все же мне в каком-то роде повезло. Настя не только пользовалась мной, как трахометром, но и давала среднее специальное сексуальное образование – что надо делать с клитором, куда давить, что тереть, где водить языком. Да-да, приходилось выполнять и черновую работу – не всем же играть на рояле.
Мы трахались, планета вертелась.
***
Декабрь за неимением снега поливал город дождем, ебаный плакса.
К Новому Году носители гуманитарной помощи как с цепи сорвались и приносили столько жрачки, что бедные бойцы, уцелевшие после вражеских пуль и гранат, могли погибнуть от обжорства. В порядке вещей было, когда в палату заходили люди в белых халатах и спрашивали:
– Сколько вас?
– Шестеро. – Следовал ответ.
Они молча ставили шесть блоков с шоколадками – марсами, сникерсами и прочей ересью – и уходили. Даже Аскольдович, иногда проводивший шмоны, в первое время отбирал все ништяки, потом только лучшие, а в итоге забросил совсем.
Тридцать первого после обеда провернули очередную аферу. Нарядили наиболее ответственных лохов в парадно-выходные убогие халаты. Далее они лезли через забор, прикидывались ранеными в боях, ходили по соседним девятиэтажкам и выпрашивали вкусности, чтоб другие больные, лежачие, могли достойно отметить светлый праздник. Лежачие авторитеты, к коим затесался и ваш покорный слуга, в итоге получили три бутылки отличного коньяка, шапманского, сервелата столько, что можно было вооружить полк колбасных войск, если бы он существовал. Мандарины и виноград, окорок, фисташки. Это был пир.
Телевизор показывал один канал круглосуточно. MTV совсем недавно распахнул свои двери для всех желающих на российских широтах на российских же частотах, и больные не хотели слышать и видеть хоть чего-то другого кроме клипов, сисек и жоп, всевозможных двадцаток, тридцаток и пятидесяток.
Скажу по себе – это и вправду было свежо и интересно – много музыки, хорошей и разной, Бивис и Батхед и хуй знает, что еще.
Мы начали бухать около семи вечера, как только все врачи разошлись. Дежурный по госпиталю приходил в десять, обозначил время отбоя – полночь.
– Ровно в двенадцать, и неебет. – сказал он.
Миша был ответственный, и попытался всех разогнать. Спорить с ним никто не хотел, но и спать уходить – тоже.
И неожиданно он набросился на меня. Устно, конечно, но все равно неприятно.