— Конечно, выйду.
— Дела-а, — Зина сердито сопит и начинает разбирать постель. — Давай-ка, Надь, спать ложиться. А то поговорим, поговорим, а завтра скажут о нас: чуть выше среднего, а еще лучше — чуть ниже среднего уровня.
— Ну не ершись. Не надо ссориться, — улыбаюсь я Зине. Ирина Игнатьевна в свою очередь успокаивает меня:
— Ничего, это дождь виноват. Раздражающий фактор.
— Да, конечно, — Зина стреляет в меня сердитыми глазами из-под прочерченных черным век, расправляет одеяло. Если бы не Аришка, она начала бы новую атаку.
Аришка вбегает неожиданно и стремительно.
— Вот хорошо, что вы не спите. Я вам орехов принесла. — В комнате пахнет дождем и духами. В плоскую керамическую вазу, стоявшую до сих пор без применения, со звоном падают кедровые орехи.
— Где ты их ночью насобирала? В июне?
— Витька привез.
— Ты что? В такой дождь приехал?
— Ага.
— На мотоцикле?
— Ну да, на чем же еще?
— Во дает! — Зина с восторгом и визгом колотит Аришку по спине. Это она так радуется за нее. — А я сама ездила к своему. Тоже тюхтя был, не лучше вашего мужа.
Ирина принимает попытку к примирению:
— И далеко ездила?
— Всяко бывало. Один раз с Урала на Украину махнула.
— Не близко. Было зачем?
— Он служил там. Проштрафился и остался без отпуска. Я и сорвалась.
— Рад был?
— Забыла спросить. Приеду — узнаю. Я вам на работу звякну.
Тихо журчит с крыши вода. В кустах, словно мышиная возня, бесконечное шуршание дождя. В комнате темно. Только белеют четыре кровати да на стене покачиваются два желтоватых пятна от света, что падает из окон соседней дачи. Мимо дома несколько минут шаги, шаги. Должно быть, кончились танцы.
Поют мужчины. Слышен женский смех. Он удаляется, и снова лишь шелест дождя и далекий приглушенный сыростью стук каблуков.
И вдруг… Кто-то плачет? Нет. Показалось. Да и с чего бы? И все-таки кто-то плачет. Глухо, уткнувшись в подушку. Ирина! Липкая неприятная радость обволакивает меня. Я пытаюсь подавить ее и досадую, что не могу. Значит, и она бывает слабой. Значит, и она, оставаясь наедине с собой, с темнотой, один на один со своими раздумьями, становится на миг маленькой и беспомощной.
— Кто-то плачет или мне показалось? — резко спрашивает неожиданно Ирина Игнатьевна.
Я включаю свет: плачет Аришка.
— Ну чего вы повскакали? — она шмыгает носом, прикрывает лицо углом пододеяльника.
— Что случилось? — Ирина деловито пробует пульс, Зина пытается заглянуть Аришке в глаза, тормошит ее.
— Ариш, ну Аришка, ну чего ты, ей-богу… Витька что-нибудь?
— Господи, да не люблю я его… Нисколечко не люблю. А он все зовет, зовет…
— Куда зовет?
— Куда, куда… Замуж зовет. А я что скажу?
— Так ты же не любишь его?
— Откуда же я знаю. Да и жалко его. Я без него бы десятилетку сроду не закончила. Физику бы завалила. И вообще. И на работе он мне все время помогает. И все ждет, ждет…
— Скажет ведь. Вот дуреха! Ну не дуреха, а? — Зина сидит на постели, по-турецки скрестив ноги, и время от времени звонко хлопает себя по голым икрам. — Дите ты еще, Аришка, ох и дите.
Мы то смеемся, то что-то говорим наперебой, в основном повторяя друг друга, пока наша докторша не прерывает:
— Довольно, однако. Сделали из мухи проблему. Спать.
— Беда-то. Выспитесь завтра, — фыркает Зина.
Я грустно улыбаюсь в темноту. Когда-то и я решала такую проблему. Кажется, недавно, а десяти лет уже и нету. Так же, как Аришка, тайком от матери роняла слезы. Какими смешными и ненужными видятся они сейчас, с высоты тридцати пяти лет! И как серьезно, как больно и сложно было тогда.
— Надь, а Надь!
— Что?
— Что, что! Ты что вздыхаешь, как каша на плите?
— Да вспомнилось… Я тоже так чуть замуж не вышла.
— Ты? Вот уж не поверила бы! Ты с такой осторожкой живешь.
— Да уж…
И я рассказываю им о самом хорошем друге моей юности.
Я только начала работать в библиотеке. Осенью, — сеялся такой же нудный нескончаемый дождь, — перед самым закрытием вбежал парень, мокрый, запыхавшийся. «Пожалуйста, запишите. Приехал после армии. Работа, учеба, тренировки. Не успеваю днем». Думала, привирает. Записала адрес — живем в одном доме. «Что будете брать?» — «Ефремова бы. И Паустовского. Знаете, по радио рассказ сто слышал, читать не читал. Вы мне сами выберите. А он стихи не писал? Он должен был писать стихи». — «Так уж и должен?» — Посмотрела — никакого в нем форсу. Глаза добрые, доверчивые. Стали друзьями. Я ему книги меняла, помогала по литературе и русскому языку. Времени ему на самом деле не хватало. Вечно чем-то был занят. Ремонтировал соседям то радио, то утюг, то плитку. Запоем читал сказки. Русские, эстонские, арабские. Какие в руки попадали. Смеялся, что у него не было возраста сказок и он хочет вернуть его. Знал Иванушку-дурачка каждой народности и сам немножко походил на него: добродушный, белобрысый, с наивной такой хитрецой в глазах. Чудак да и только. И вся семья у них была нараспашку.