— Ирина Игнатьевна, а вы его не знаете?
— Он кто — хирург, терапевт?
— Не знаю, ничего больше не знаю.
— А фамилия?
— Безуглов. Сергей Федорович.
Ирина молчит. Зина, присев на кровати, поправляет бигуди. Ее руки, занесенные над головой, белой тенью шевелятся во тьме.
— Сергей Безуглов — мой муж.
Почему-то не слышно дождя. На столе громко тикают чьи-то часики. Наверно, Аришкины. И очень хочется спать. Очень…
Завтракаем мы втроем. Обедаем тоже. Ирины Игнатьевны нет. Где она, никто не знает. Когда мы проснулись утром, ее уже в комнате не было. За обедом сосед по столу, который положил глаз на Ирину, тревожно посматривает на нас. Он лениво ковыряет вилкой плов, в котором много моркови и почти нет мяса, но молчит, не произносит свое важное: «Нет, я этого (то есть моркови) так не оставлю». Молчит, потому что нет Ирины.
— С ней ничего не случилось? — спрашивает официантка.
Зина по обыкновению ворчит:
— Могла бы догадаться, что волноваться будем. Записку написать. Грамотная.
После обеда Аришка уходит играть в теннис. Мы с Зиной не отлучаемся от дачи: у Ирины нет ключа. Сидим в отсыревшей от дождей беседке и ошалело вдыхаем буйный запах отцветающей липы. Запах такой плотный и сладкий, что хочется в него вглядеться, словно он может висеть в воздухе, как дым или туман.
Ирина возвращается около пяти. От нее пахнет мокрой травой. За пряжку туфли зацепились лиловые лепестки журавельника. Насквозь промокший шифоновый платок веревкой свешивается с плеч.
— В лесу очень сыро?
— Да, сыро. — Ирина внимательно смотрит на меня. Нам неловко разговаривать друг с другом. И я, и она понимаем это и чувствуем себя еще стесненней. — Стоит тронуть ветку, как попадаешь под холодный душ. А меня никто не спрашивал?
— Официантка. И сосед по столу.
Ирина Игнатьевна небрежно кивает головой и исчезает в дачной аллее.
А через полчаса, придерживая слетающую с головы косынку, прибегает к нам сестра-хозяйка.
— Пятая дача, кто Белорецк заказывал?
— Белорецк? — Мы с Зиной переглядываемся. — Сейчас!
Я бегу в номер. Ирина спит. Раскрытая книга торчит из-под локтя. А может, не она? Пятая дача не только мы.
— Ирина Игнатьевна!
— Да?
— Бы межгород не заказывали?
— Что? Уже? — За мной по деревянным ступенькам тукают ее каблучки…
Я медленно спускаюсь к причалу. Озеро лежит тихое, гладкое, будто в полузабытьи. Волна ласково лижет струганые, грубо сколоченные доски настила. На воде тут и там покачиваются лодки. На понтонных помостах и прибрежных валунах замерли над поплавками рыбаки.
Впервые за неделю нет дождя. День мягкий, ласистый. Солнце прячется за облаками, которые белыми рыхлыми клочьями висят над озером. Освещены только горы. Порой и на них находит тень, но скоро сползает, медленно, плавно, словно кто-то осторожно стягивает ее снизу.
Лес стоит отяжелевший после дождей, задумчивый. Он так напился за неделю, что не в силах качнуть веткой. Мне хочется войти в него и, не оглядываясь, шагать по сырой траве, отводя от лица мокрую листву, трогать шершавые сережки берез. И почему-то хочется позвать с собой Аришку. Пожалуй, мы с ней похожи. Но она лучше. Не потому, что моложе, а потому, что из другого времени. А вот тянется Аришка не ко мне — к Ирине. Она глаз с нее не сводит.
Лес… Что в нем искала сегодня Ирина? Что нашла?
Я не хочу думать ни о ней, ни о Сергее. Но мне постоянно думается о них. И как никогда он дорог мне сейчас, очень по-своему, очень по-хорошему. И как никогда я не хочу его видеть и хочу ему счастья. Больше, чем себе…
Двое
Рассказ
Они встретились нечаянно. Не виделись девять лет и столкнулись лицом к лицу на городской профсоюзной конференции — два человека, когда-то потянувшиеся друг к другу и отброшенные судьбой друг от друга.
«Сдала, сдала», — загрустил он, и Ксения это сразу заметила.
«Пожалуй, он больше постарел, чем я», — подумала она, и он, кажется, тоже уловил ее маленькую радость.
— Здравствуйте, Ксения Антоновна!
— Здравствуйте, Игорь Леонидович!
— Сколько лет, сколько зим, а вы все так же очаровательны!
— Да, да, столько воды утекло, а вы по-прежнему голубоглазы, — Ксения сдержанно засмеялась. Чувствовала: вглядывается в каждую ее морщинку и сединку, разгадывает, какие за ними спрятались годы и беды. Делал он это бесцеремонно, с уверенностью человека, за которым право сортировать людей и решать, кто на что способен и как кем распорядиться. Ксения снисходительно отвела взгляд: ну погляди, погляди — куда от мужского глаза деться! А так хотелось тоже поскользить глазами по его лицу, давно знакомому, но с такими чужими вертикальными складками у губ, у кончиков бровей. Но кругом были серьезные озабоченные профсоюзные люди. Они непременно, как показалось ей, уже обратили внимание на них двоих.