— Значит, вы все это от души, — задумчиво протянул он. — Как же так?
— Игорь Леонидович, помилуйте, я ведь ничего вам особенного не сказала! Не понимаю, почему я смутила вас…
— Ксения Антоновна, вы с другой планеты! Мы же говорим на разных языках. У нас самые ходовые слова — «давай» и «нельзя». У нас есть те, кто дает план, и те, кто его не дает, кто оправдал доверие коллектива и кто не оправдал. Мы слишком много соприкасаемся с железом. Говорим заготовками. Этим заготовкам, пожалуй, столько лет, сколько самому комбинату. Железо стареет, а слова остаются. Вот уже и первый космический корабль ушел на реставрацию, износился. А ведь он двадцать лет не работает — стоит как памятник. Комбинат полвека вкалывает вовсю, а все на косметике держится. Может, мы и слова новые не находим, потому что рядом все одряхлело? А? Как вы думаете, Ксения Антоновна? Я целую вечность не слышал обыкновенных хороших слов. С тех пор, как стал начальником цеха, ни одного — совершенно точно. Голову могу на плаху положить. — Юдин кротко заглянул ей в глаза, и признание прозвучало как нечаянная жалоба. — И вдруг ваши дивные монологи. Вы говорите, а я сжимаюсь. Мне бы расправиться, а я не могу — не по себе. — Юдин тут же застыдился своей откровенности и начал посмеиваться над собой. Вертись Ксения ежедневно у него на глазах, он бы, конечно, не приоткрыл ей своей боли и угнетенности, — она это понимала. Каждый раз при встрече ему чудилось бы в ее взгляде отражение собственной минутной слабости и точило самолюбие. А они едва ли встретятся в ближайшее время, и он просто снял спецовку с души.
— Я не сказала вам ни слова неправды, — тихо и мягко проговорила Ксения. Юдинская ладонь, теплая, широкая, ласково прошлась по ее щеке и задержалась на подбородке. От его пальцев пахло табаком, а ладонь была шершавой и бугристой и на холодной щеке показалась обжигающе-горячей. Юдин молча, только глазами простился, в два шага переметнулся через газон и вскочил на подножку подошедшего трамвая. Резкий встречный ветер отшвырнул полу его пальто. На тонком слое снежной крупы остались отпечатки ботинок. Худой долговязый парень след в след перескочил газон за Юдиным, и следы стали чужими.
Ксения представила, как Юдин стоит на ступеньке вагона за красной дверцей, плотно стиснутый со всех сторон по-зимнему одетыми и неуклюжими людьми, как морщится от тесноты, как нетерпеливо спрыгнет на своей остановке и пойдет тяжеловатым широким шагом по скрипучей снежной крупе. Где-нибудь он снова или срежет угол, или посмеется над красным глазком светофора. Кто-то незнакомый прошагает по его следам, за ним еще и еще. Но ведь останется и его след, его, и ничей больше, на который ляжет снег, чистый и звонкий, укроет до самой весны от изменчивых зимних ветров.