Только всё оказалось гораздо, гораздо хуже, по мере того как накопленный за четверть века службы мусор извлекали из трюмов «Элизабет»: чемоданы с личными вещами давно уже похороненных в море людей; яванские ложки для риса и бамбуковые клетки для попугаев, купленные во время увольнения и забытые мичманами, теперь уже ставшими седовласыми фрегаттенкапитанами; полные комплекты для чистки корабельной артиллерии, уже давно переданной в музей. Потом боеприпасы из пороховых погребов, сами орудия, которые освобождали от станин и покрывали предохраняющей от ржавчины смазкой (жутко грязное дело), а потом грузовой стрелой перемещали на берег и увозили.
Одновременно в недрах корабля трудились механики и кочегары, сливая воду из котлов и обертывая двигатели промасленной мешковиной. Наконец, вечером второго дня трудов, когда все было закончено, мы поднялись на борт, чтобы смыть грязь и упаковать вещи для поездки в Пекин. Но в это время прибыл курьер и вручил капитану телеграмму из Военного министерства в Вене. Мне выпала честь её расшифровать, и по мере написания послания сердце заныло: нам следовало немедленно подготовить корабль к боевым действиям и перейти в подчинение губернатора Циндао. Капитан объявил об этом экипажу, когда матросы стояли на причале, чумазые, едва не падая с ног от усталости. Невероятно трогательно слышать, как триста пятьдесят моряков произносят «Вот дерьмо!» на одиннадцати различных языках.
Тем не менее, приказы есть приказы, и пришлось возвращать все обратно. Чертыхаясь, экипаж при свете керосиновых ламп снова извлекал все со складов и грузил обратно на борт, затем опять установили орудия и счистили смазку, заново заполнили водой котлы и убрали промасленную мешковину с двигателей. Под конец люди так устали, что просто рухнули на камни причала, кто где стоял, и заснули, слишком утомившись, чтобы натянуть гамаки.
После этих бесплодных стараний следующая пара недель прошла почти без происшествий. Австро-Венгрия теперь официально находилась в состоянии войны с Францией Англией, Россией и Сербией. Но для нас, находящихся здесь, на побережье Китая, это почти ничего не значило, за исключением того, что службу на корабле теперь несли по нормам военного времени, все деревянные части с корабля удалили и действовала светомаскировка. Единственная наша задача состояла в том, чтобы по очереди с немецкой канонеркой «Ягуар» патрулировать входы в гавань Циндао и близлежащий залив Цзяочжоу. Мы пыхтели до позиции примерно в двух милях от берега, вставали на якорь с подветренной стороны рифа и два дня торчали там, пока нас не сменял «Ягуар». Все это было довольно скучно и ни в коей мере не походило на мои представления о боевой обстановке.
Так продолжалось до двадцать третьего августа. В тот день Япония наконец объявила войну Германии, но не Австро-Венгрии. Мы еще раз телеграфировали в Вену, запросив указания, теперь через Сан-Франциско, и снова получили ответ: «Выведите корабль из эксплуатации и следуйте в Пекин». Мы пришвартовались в Циндао и начали всё по новой, законсервировали корабль и перенесли на берег всё, что можно. Потом снова погрузились в поезд на Тяньцзинь и китайскую столицу. На борту осталась лишь небольшая группа технического обеспечения.
Поскольку из-за возраста, алкоголизма или низких умственных способностей большая часть офицеров и старшин «Элизабет» оказалась непригодной к воинской службе, в Циндао осталась лишь пара молодых артиллеристов в помощь германскому гарнизону. Я был молод и когда-то был офицером-артиллеристом, но не присоединился к ним — по какой-то необъяснимой причине в телеграмме Военного министерства в числе тех, кто должен следовать в Пекин и, вероятно, будет интернирован китайцами до конца войны, упоминалось мое имя. Времени поразмыслить над этим не было, потому что теперь мы рьяно взялись за подготовку к поездке в Пекин. Мы собирались отправиться группами по пятьдесят человек, и я оказался вторым по старшинству офицером подобного отряда. Возглавил его не кто иной как корветтенкапитан Юлиус Фихтерле, в конце концов так и не сумевший вернуться в Европу на «Горшковски» из-за разразившейся войны. Моим помощником стал престарелый унтер-офицер из Вены по имени Флориан Кайндель.
Я уже был знаком со штабсторпедомайстером Кайнделем — он служил унтер-офицером в моем дивизионе, когда в начале века я был еще кадетом на борту парового корвета «Виндишгрец» во время учебного плавания по Южной Атлантике осенью 1902 года. Я хорошо его запомнил: седеющий старый пройдоха с тридцатью годами флотской службы за спиной уже тогда и по крайней мере одним сроком во флотской тюрьме за продажу латунных гильз штатским сборщикам металлолома.