Как и предсказал Айзельберг, я провёл в постели весну и лето 1913 года, обездвиженный до середины марта, а потом в гипсе до октября. В течение первых недель я мучился опасениями на каждой утренней проверке адмирала, внимательно прислушиваясь к его «хм» или «ага» и страшась слов «Ну, Прохазка, боюсь сказать вам, что...», предвещавших операционный стол и ампутационную пилу.
Медленно тянулись недели, я начал понимать, что дали мне тридцать поколений богемских крестьянских предков - ничто иное, как крепкое телосложение. Хотя было больно.
Побочный эффект второй операции оказался куда хуже предыдущей, а моя первая попытка в начале сентября встать и перенести вес на ногу была сущим мучением. Последовали месяцы физиотерапии, во время которых я налегал на педали велотренажеров, восстанавливая силу икроножных мышц, потерянную за месяцы бездействия, до тех пор, пока ноги буквально не отваливались. Но я справился. Даже сохранив ногу, я мог бы остаться хромым на всю жизнь. Но в итоге меньше чем за год травма почти зажила. Правая нога стала короче левой примерно на сантиметр, остались лишь замысловатый узор шрамов, легкая хромота и боль, которая до сих пор беспокоит меня в сырую погоду. Однако существовала ещё одна небольшая проблема.
Нога выдержала почти без проблем ещё полстолетия приключений. И еще долго после моей смерти, когда я в своем гробу превращусь в прах, три ярких серебряных кольца останутся свидетельством мастерства адмирала-хирурга Антона барона фон Айзельберга и его коллег. Я надеюсь встретить его в ином мире, приветствуя и покорно доложив, что операция прошла полностью успешно.
Для меня, прикованного к постели в те бесконечные месяцы 1913 года, основной проблемой стала скука. Конечно, меня навещал отец: сомнительная честь, по правде говоря, так как он два битых часа разглагольствовал на тему тевтонской расовой чистоты. Старик из чешского либерального националиста века девятнадцатого перевоплотился в дико нетерпимого пангерманца века двадцатого и теперь заблуждался, что он белокур и двухметрового роста, хотя на самом деле был темноволосым, коренастым, почти квадратным славянским крестьянином.
Из Лейтмеритца также приехал меня проведать брат Антон. Оказалось, что вскоре его полк перебазируется в южные районы Боснии. Большинство офицеров австро-венгерской армии легче было отправить к дьяволу, чем в эту бедствующую горную провинцию, но Антон был весьма доволен. Он интересовался энтомологией и стал одним из ведущих экспертов по жукам в Австрии, автором целой серии научных статей о жесткокрылых - все опубликованы анонимно, с тех пор как австро-венгерский устав запретил офицерам на действительной службе публиковаться под собственными именами, и даже в этом случае только с разрешения непосредственного командира.
Да, район был удалённым и отсутствовали удобства. Но фауна насекомых региона в значительной степени не была каталогизирована. И брат был уверен, что до тех пор, пока у него есть баночки и микроскоп, он не заскучает.
Однако, так как я служил морским офицером далеко отсюда, на побережье Полы, редко случалось, что кто-нибудь из моих сослуживцев приезжал повидаться. Когда я месяцами лежал в неподвижности, моим главным контактом с остальным миром оставалась тетушка Александра, которая приезжала каждый день. Она была старшей сестрой умершей матери, по рождению полячка из Кракова, но всю жизнь прожившая в Вене. Она вышла замуж за барона, который со временем вырос до главы департамента в имперском министерстве финансов, а впоследствии умер в возрасте чуть больше пятидесяти, оставив ей значительное наследство - большую квартиру на Йозефгассе в восьмом районе, а также приличную пенсию. Приятная седовласая женщина, казалось, она при рождении унаследовала весь живой ум и характер, братьям и сестрам уже не доставшийся.
В те дни статус вдовы наделял женщин определенной степенью свободы, в которой в противном случае им было бы отказано. Поэтому после смерти мужа тетя Алекса стала довольно влиятельной хозяйкой салона в среде венской интеллигенции, поддерживая множество талантливых поэтов, музыкантов и художников. Многие из них были ужасны, но не все. Она находилась на дружеской ноге с художником Климтом, который нарисовал её портрет - «Портрет Александры фон Ригер-Мадзеотти», сияющий позолотой и инкрустацией. Как я понимаю, он больше не существует, сожжен наряду с другими картинами художника в 1945 году.