— О могучий! — опешил купец. — Ядре не согласится стать заложником ради меня. Он слишком велик у трона кагана Урусии!
— Я сам слишком велик! — заметил Асмид.
— Да-a, но урусы не должны знать, кто ты, о вели…
— Ты прав! — Каган задумался.
Ханы молчали, опустив глаза.
— Может быть, за двух беков Ядре согласится стать аманатом?[88] —спросил властитель Селюка.
— Об этом надо спросить самого Ядре, о могучий.
— Так иди и спроси!..
Воевода Ядрей отверг план рва, который намеревался проложить тысяцкий Рубач напротив ворот Саркела.
— Копайте углом! — приказал Ядрей. — Тогда при налете козары более всего будут собираться в углу перед рвом, и тут нам легче посечь их стрелами. Покамест они на вал взберутся, мы их в воде потопим… Навались, друзи! Время не ждет!
Ратники, в отличие от своего тысяцкого, не думали об отдыхе. Они работали как одержимые. Даже непривычные к такому труду печенеги взяли в руки заступы. Были здесь оставшиеся с руссами болгары, крымские готы, тюрки и даже несколько греческих купцов из Херсонеса. Гул битвы за рекой подхлестывал всех. Люди понимали: в ближайшее время помощи ждать неоткуда. Хазары с башен и стен мрачно наблюдали за деятельностью врага. Некоторые богатуры пытались достать работавших стрелами, но цель из-за дальности была недосягаемой для легких всаднических луков.
Вдруг на воротной башне замелькало белое полотнище. Рубач указал на него Ядрею:
— Знамено кажут. Поведать што-то хотят, а, воевода?
Ратники прекратили работу и тоже стали глядеть на башню, переговариваясь и гадая вслух, что же это такое.
— К делу, братие и дружина! — воззвал Ядрей. — Ворог хитер и к обману способен. Навались!
Руссы вновь отдались работе, изредка посматривая на крепость. Печенеги схватились за мечи и луки, не обращая внимания на призывы своих сотников.
Между тем Ядрей и Рубач разглядели около полотнища человека огромного роста. Он поднял над головой стрелу, помахал ею и, наложив на лук, выстрелил. Стрела упала неподалеку от рва. Один из ратников поднял ее, оглядел и отнес воеводе.
— Тряпицей обмотана, — сообщил он.
Любопытный ратник остался было стоять рядом, но Ядрей, ласково улыбнувшись, сказал ему:
— Ты иди, сынок. Не твово ума тут дело.
Ратник уныло поплелся на свое место.
— Н-да… — Ядрей размотал со стрелы матерчатую ленту, испещренную письменами, быстро пробежал глазами текст, глянул на башню: полотнище продолжало колыхаться на ветру.
— Ну што там? — спросил нетерпеливо Рубач.
— Для разговору кличут меня.
— Тебя? A-а, приперло! — рассмеялся тысяцкий. — Не ходи. Ну их. Куда они теперь денутся?
— Ворога слушать надобно, — назидательно сказал Ядрей. — Иной раз разговорами множество жизней человеческих спасти можно! К тому ж знакомец меня кличет, Селюк. В делах купецких он завсегда был добрым товарищем. Торг с ним вести можно.
— Не ходи! Война — не торг! Заманят, убьют и войско наше здесь без головы оставят. Давай лучше я схожу.
— Эко ж ты опаский какой, — дребезжаще рассмеялся Ядрей. — И война — торг! Да еще какой. Только в ней замест гирь жизни людские на весы бросают! Прими-ка меч и кинжал, идти надобно. Русь труса не празднует! А ты изготовь молодцов-удальцов на случай чего.
— Сделаю, раз ты этак. Иди! Перун тебе в подмогу! Эй, братие, бросай работу! Изготовьте железо бранное для битвы. Глядеть будем, штоб козары воеводу нашего не обидели!
Ядрей безоружный шел в сторону ворот Саркела. Хазары толпами стояли на башнях и стенах. Навстречу ему шагал тучный высокий человек в пестром голубого шелка халате…
В то время, когда за рекой в яростном порыве в третий раз столкнулись орды Джурус-тархана с пешими полками Святослава, воевода Ядрей и хазарский купец Селюк мирно встретились в ста шагах от крепостных ворот Саркела.
Встретились и поклонились друг другу, каждый на свой лад. Разговор их продолжался недолго…
— Ну што? — поспешил Рубач навстречу воеводе, когда тот возвращался.
Ядрей посмотрел на него насмешливо, распорядился, чтобы ратники продолжали углублять ров и насыпать вал, а затем вкратце изложил суть дела.
— Не ходи! — решительно заявил тысяцкий. — На кой ляд тебе тот козарин, штоб из-за него жизни решаться. Давай я пойду за половину того злата!
— Не-ет. Тут что-то не то. Не Селюка хотят они из тверди вызволить. Ой, не его! — Ядрей помолчал задумчиво. — Так сотворим! — решил он. — Я пойду к козарам, а как только Селюк с челядином[89] к тебе придет, так ты челядина того повяжи…
— Ка-ак! — воскликнул тысяцкий. — Тебя ж козары тогда враз зарубят!
— Слушай и молчи. Не зарубят, ежели ты все тайно свершишь… Слугу Селюка повяжешь тайно, а самого купца с нашим гребцом отправишь на ту сторону, к козарам. Я то злато хочу по правде получить, раз его купец за себя сулит: чтоб совесть мою Велес-бог успокоил. А как только от Селюка знамено будет, меня из крепости выпустят, ведь при тебе еще один заложник останется — сам Магаюр-хан.
— Ну-ну?! Тогда другое дело. А што мне с тем челядином делать?
— Спроси его, кто он. А ежели не скажет, то, как только стемнеет, отправь его в стан князя Святослава. Там дознаются, кого Селюк спасти из крепости хотел.
— Добро! Так и сотворю.
— С Селюком отправь кого нето посноровистей. Тут где-то я Колюту переяславского видел. Покличь его ко мне для разговору.
— И все ж на козар надега слабая. Обманут.
— Там поглядим, — усмехнулся Ядрей. — Чать, и мы не без ума да к обману не хуже козар способны…
Рубач исполнил повеление воеводы в точности. Даже сам сообразил разместить заложника — Магаюр-хана — и пленника в разных местах. Если бека содержали хоть и под стражей, но почетно, то со спутником Селюка не церемонились: связали руки и ноги, бросили на глинобитный пол ветхой мазанки. А раз так, то и сторож дремал себе у входа, не беспокоясь, что кочевник может убежать. Как и думал Ядрей, слуга Селюка ничего не сказал тысяцкому, да и не умел Рубач допрашивать: ему бы головы рубить в жестоком бою.
Каган-беки Асмид чувствовал себя безнадежно обманутым и обреченным на унизительный плен, если не на нечто худшее. Но он, как все люди, к тому же склонные к приключениям, еще надеялся на лучшее. Он горячо молил аллаха о спасении. Иногда натура самовластного кагана возмущалась против унижающего обращения, и он готов был открыться, ибо подобного положения не испытывал никогда в жизни. Но что-то удерживало его от признания. Темнело…
Вдруг в гуле боевого стана Асмиду послышался посторонний шорох снаружи: глухой удар, продолжительный стон, холодный звук стали. В дверном проеме мелькнула тень человека.
«Убийца!» — похолодел пленник, готовый закричать, но ужас заткнул ему глотку тягучей слюной.
— Ти-ш-ше, я друг! — раздался шепот на ломаном хазарском языке.
Асмид еще не пришел в себя от леденящего страха, как почувствовал, что путы на его руках ослабли.
— Тиш-ше! — еще раз прошептал неизвестный. — Я сейчас. — И снова тень мелькнула в проеме двери.
— О аллах! — простонал каган.
Через мгновение неизвестный вернулся и, тяжело дыша, свалил на пол какой-то тюк: во мраке он только угадывался.
— Готов, с-собака!
— Ты кто? — прохрипел Асмид.
— Тише. Я друг. Подожди, вот беда… Тебе надо надеть шлем и плащ этого росса. Можешь встать и идти?
— Могу! — Каган вскочил на ноги.
— Тише! На, надевай.
Асмид напялил на голову железный островерхий шлем с кольчужным оплечьем, надел длинный до пят плащ из грубой холстины.
— Меч возьми.
— Нацепить некуда. Пояс отняли, — прошептал с досадой каган.
— Вот меч росса вместе с поясом. Возьми. Скорее, нам надо спешить.