Добрыня ответил на приветствие. Помолчали. Радислав заговорил первым:
— Н-да. Мыслится мне, не к делу Ядрей согласился в крепость идти. Не выпустят его козары, голуба моя.
Понимал это и Добрыня, но не стал объяснять, почему согласился Ядрей на столь неслыханное дело. Никто на острове не знал, что в плену русском был сам каган-беки Великой Хазарии. Был да сплыл! Чего рассказывать. Добрыня строго-настрого запретил Колюте раскрывать эту былью бывшую историю.
Воевода кратко изложил свои ратные соображения Радиславу, похвалил его за труды во славу Руси Светлой, посетовал, что раненый тысяцкий так и не отдохнул.
— Ничего, — мягко отозвался Радислав, тронутый вниманием прославленного витязя. — Раны не болят, а я двужильный… Опаско мне, голуба моя, мало воев у нас. Козар в тверди много. А ну, как ночью навалятся на нас?
— Мыслю, не навалятся. Хакан-бек будет ждать, покамест битва на том берегу свершится.
— Кто-о?! — изумился Радислав.
Добрыня нахмурился, поняв, что нечаянно проговорился. Хорошо еще, никто, кроме тысяцкого, не услыхал ошеломляющей новости: присутствие в крепости самого кагана-беки могло и напугать кое-кого. Пока там, за рекой, гремела битва, Добрыня остерегался сообщать ратникам эту новость. Вот если победит Святослав, тогда…
— Там сидит хакан-бек казарский, — понизив голос, указал на стены Саркела Добрыня. — Сидит, ако волк в клетке. Только не говори покамест никому.
— Да-a, голуба моя! Не бойсь, не скажу. А я-то мыслю про себя, пошто козарин нынче злее злого. А оно вона што!.. А как же теперича Ядрей? — вдруг спохватился Радислав.
— Кто ведает. Поутру видно будет. А так — Перун ему в подмогу! Ежели что случится с Ядреем, жалко. Добрый воевода… Ну ладно, я пошел. Смотри тут!
— Будь покоен, голуба моя! Будь покоен. Иди себе, раз дело зовет.
Добрыня зашагал к реке. Он долго стоял и смотрел на противоположный берег. Огонь там погас, но гул могутный стелился над спящей рекой: то битва рокотала! Там отчаянные сполохи иногда чертили небо…
Тревога неведения заполнила Добрыню. О, как хотел он быть там, в гуще боя, зорким глазом следить за на- пругой вражьей и мечом острым усмирять степную гордость…
Всего в пятистах шагах от русского воеводы, на самой высокой башне, также одиноко стоял каган-беки Великой Хазарии и с той же тревогой ждал исхода сражения. Оба, и русс и хазарин, понимали: именно эта битва может решить исход всей войны; это сражение может положить конец многолетнему спору двух непримиримых врагов — Руси и Хазарского каганата; этот жестокий бой может низвергнуть одного в бездну забвения, а другому подарить бессмертие в веках! Кто победит? — об этом думали, бездействуя, сын простого охотника из города Любеча — витязь Добрыня — и высокородный эльтебер Дикого Поля — Асмид-хан!
Оба невольных зрителя оказались в плену: Добрыня, хотя и мог самовольно уплыть в битву, был в плену приказа; каган-беки Асмид сам собой распоряжался, но был в плену собственной оплошности. И думали они по-разному. У Добрыни и мысль не мелькнула, что его присутствие на поле брани решит исход сражения в пользу Руси. А вот Асмид безоговорочно верил в свой исключительный полководческий дар и, следовательно, страдал значительно сильнее.
Ночной бой сказал кагану многое. Асмид сразу понял, что во главе всех туменов встал Санджар-тархан. И это радовало и раздражало его одновременно. Если победят хазары — хорошо! Но слава достанется не ему, а Санджару — это плохо!
— Тогда мой трон пошатнется! — вслух подумал Асмид.
И в то же время победа Руси не тревогу несла в душу честолюбивого кагана, а леденящий ужас.
— Тогда голова моя слетит с плеч! — уверил он себя.
А битва на том берегу гремела и рокотала, и, кто там кого побеждал, было неясно.
Кончалась короткая летняя ночь. Восток посерел. Как хищные рыбины, обозначились на тусклом зеркале воды боевые ладьи руссов. Они окружили крепость со всех сторон, и воины в островерхих шлемах сидели в них неподвижными истуканами.
К рассвету сражение за рекой разыгралось с еще большей силой…
Вот уже заря коснулась воды розовой ладонью. Над полем битвы колыхались клубы черной пыли и дыма…
Солнце показало яркий пальчик над краем земли, и день вдруг улыбнулся людям. Но люди не заметили этого. Одни с яростью смотрели друг другу в глаза, чтоб избежать смертельного удара ратной стали и внезапно поразить стоящего напротив; другие в тоскливом неведении ждали и молили своих богов о даровании победы своим товарищам.
Солнце взошло. На стенах крепости толпами стояли хазары и безмолвно смотрели на противоположный берег.
На острове русские ратники и их сторонники — все как один — были на откосном берегу, и взоры их устремились туда же.
Каган-беки случайно скосил глаза на посад и подумал:
«Вот бы сейчас ударить по урусам. Они не успели бы даже добежать до завалов и встать в оборону!»
Он уже собирался было отдать нужный приказ, но понял бессмысленность его, ибо хазарские воины в крепости также не были способны к бою. Оставалось одно — ждать!
И вот издалека раздался сначала неясный, непонимаемый клик. Одновременно с ним от противоположного берега, залитого дымом, отделилась точка, она быстро росла, и люди разглядели, что это плыл челнок. Одна из сторожевых ладей шевельнулась и пошла наперерез. Клик издали стал набирать силу, вот он достиг ладей и, словно отскочив от них, полетел к Саркелу.
— Пер-рун!
— Пер-рун! Р-руссы-ы! — громыхнуло над рекой.
Каган-беки Асмид закрыл уши ладонями, чтобы не слыхать имени ненавистного бога руссов, с которым они так бесстрашно шли в яростные сражения и которым теперь утверждали радость своей победы…
Богатыри на острове ликовали, выражая кликом восторг свой, и слезы катились из глаз их. Печенеги вторили руссам. И даже христиане — готы, болгары и греки — раз за разом выкликали имя грозного языческого бога славян.
Челнок тем временем подлетел к острову. Тысяцкий Остромир с сияющим лицом встал перед Добрыней:
— Брат! Победа! В ночной битве развеяны все полки козарские! Ворог бежал, побросав стяги! Слава!
— Слава! Слава! Слава! — взметнули клинки и копья над головами руссы и их союзники…
Каган-беки Великой Хазарии и все его богатуры, застрявшие в крепости, с ужасом смотрели вниз. А к острову со всех сторон летели острогрудые, стремительные русские ладьи, и в каждой сидело по сорок воинов.
— Это мой позор и моя смерть! — сказал громко Асмид и сам не заметил того.
— Урусам еще Саркел взять надо, а он неприступен! — сказал Амурат-хан.
Асмид-каган не удостоил его ответом.
ТРИЗНА
обеда под Саркелом досталась руссам дорогой ценой.
Почти за сутки непрерывного сражения дружины потеряли более четырех тысяч убитыми; раненых было вдвое больше. Печенеги — союзники Святослава — поплатились шестью тысячами жизней. Хазары вместе с буртасами оставили на поле брани пятнадцать тысяч убитыми. Большую часть раненых они увезли с собой. В плен попало свыше пяти тысяч кочевников.
Санджар-тархан, умелый и бесстрашный полководец, вряд ли бы ушел с поля боя так скоро. Но утром его бросили буртасы: кто-то сказал, что на их землю пошли печенеги бек-хана Кури.
Когда союзники ушли, хазары сразу же оказались окруженными и отчаянно рубились, чтобы только пробиться и уйти в Дикое Поле. А после вступления в бой запасной дружины самого Святослава битва превратилась в избиение. И только хладнокровие и мужество хазарского полководца спасли кочевников от поголовного истребления: Санджар сумел нащупать слабое место в могучем кольце врагов и устремил туда остатки своих туменов. Удар пришелся на легкоконных печенегов. В мгновение ока тысячи бек-хана Тарсука были смяты, и хазары лавиной ринулись в степь, к югу, — туда, где под охраной двадцати тысяч богатуров кочевал сам великий царь Шад-Хазар Иосиф…